Эоловы арфы
Шрифт:
По рядам пробежали смешки. Кёльнцы хорошо помнили и эту статью, и то, как "Новая Рейнская газета", предоставив страницы для письма прокурора Геккера по поводу статьи "Аресты", тотчас нарекла всю прокуратуру своим "новым, многообещающим сотрудником".
— Здесь же, — продолжал прокурор, — мы читаем об "инквизиторском рвении" господина Цвейфеля. А о всеми уважаемом обер-президенте нашей провинции в данной статье написано: "Отдачей под суд за государственную измену рано или поздно должным образом завершится карьера господина Эйхмана…" Из всего этого совершенно очевидно, что
Бёллинг важно сел на свое место. Настала очередь защитников.
Маркс и Энгельс знали, о чем будут говорить, на что сошлются, какие факты приведут в своих речах Хаген и Шнейдер, и потому слушали их вполуха. Время от времени они тихо переговаривались.
— Ты только взгляни на эту рожу! — Энгельс показал взглядом на присяжного, сидевшего за барьером напротив, крайним справа. Физиономия присяжного действительно была примечательна полным отсутствием всякого выражения, всякой мысли, всякого чувства. Приплюснутый лоб, оловянные глаза, уныло неподвижный рот. — Ведь такой проголосует за все, что угодно прокурору…
Суд присяжных, действовавший на территории Рейнской провинции, разумеется, был предпочтительнее ветхозаветного коронного суда, охватывавшего всю остальную Пруссию. Но оба друга понимали, что и суд присяжных, как он организован сейчас, — это не гарантия справедливости.
— Было бы настоящим чудом, — ответил Маркс, мельком взглянув на "рожу" и усмехнувшись, — если бы при нынешнем устройстве суда присяжных люди, открыто выступающие против власти, не попали прямо в руки своих беспощадных врагов. Но сегодня, по-моему, есть кое-какие шансы на это чудо.
— Я не думаю, что оно может совершиться в результате пробуждения совести у присяжных.
— Я тоже имею в виду не это… Совесть! У человека, у которого нет других данных, чтобы стать присяжным, кроме ценза, и совесть цензовая, подобно тому, как совесть привилегированных — это всегда привилегированная совесть.
— Может, ты рассчитываешь, что присяжные и не решатся сказать "Виновны!", поскольку в кодексе Наполеона нет статей, которые можно было бы применить к нам?
— То, чего не предусмотрел разум законодателя, — Маркс подбросил на ладони пухлый томик кодекса, взятый с собой в суд, — то может наверстать совесть присяжных. В сущности говоря, суд присяжных именно для того и учрежден, чтобы заполнить возможные пробелы закона широтой буржуазной совести.
Маркс хотел сказать что-то еще, но в это время защитник Хаген неожиданно повысил голос и заглушил его.
— В тот самый день, наверное, в тот же самый час, когда вышла газета со статьей "Аресты", — возбужденно говорил Хаген, — прокурор Геккер настоял на том, чтобы немедленно был произведен обыск в редакции с целью изъятия рукописи злополучной статьи, а редакторы и издатель газеты немедленно же арестованы. Арест вследствие нанесения морального ущерба обер-прокурору! Я говорю об этом только потому, что на процессе, где дело идет о свободе печати, я обязан не просто защищать своего подзащитного, но и представить общественности картину беззаконий, к которым прибегают власти в борьбе с прессой.
— Молодец, — сказал Маркс и продолжал развивать прерванную мысль: — Я не отрицаю, на какой-то
— Конечно, так оно и будет, — согласился Энгельс. — Но тогда откуда же все-таки взяться чуду? Ведь общая политическая обстановка в провинции и во всей стране нам также вовсе не благоприятствует?
— Погоди, Хаген кончает, а речь Шнейдера будет недлинной. Очевидно, сразу после него слово предоставят мне. Я хочу собраться с мыслями. Маркс вытащил из бокового кармана сюртука листки с набросками своей речи. — Советую и тебе сделать то же. Кстати, не вздумай хоть как-то, хоть чем-нибудь задеть присяжных. Наоборот, постарайся сказать им что-то приятное, лестное.
— Всенепременно, — с готовностью пообещал Энгельс.
Действительно, после Шнейдера, речь которого свелась, в сущности, к дополнительной аргументации того, что сказал Хаген, слово предоставили Марксу. Он начал уверенно и негромко:
— Господа присяжные заседатели! Все вы знаете, с каким особым пристрастием прокуратура преследует "Новую Рейнскую газету". Но до сих пор, несмотря на все ее старания, ей не удалось возбудить против нас обвинение в других преступлениях, кроме предусмотренных в статьях 222 и 367 Уголовного кодекса. Я считаю поэтому необходимым в интересах печати остановиться подробнее на этих статьях.
В зале воцарилась чуткая тишина. В облике, в голосе и в словах говорившего было что-то такое, что заставило людей стать предельно внимательными, многие даже невольно подались в его сторону.
— Но прежде чем приступить к юридическому анализу, позвольте мне сделать одно замечание личного характера. Прокурор назвал низостью, Маркс выговорил слово "низостью" с сильным нажимом, — следующее место инкриминируемой статьи. — Он взял один из листков своих набросков и прочитал: — "Разве господин Цвейфель не объединяет в своем лице исполнительную власть с законодательной? Быть может, лавры обер-прокурора должны прикрыть грехи народного представителя?"
Зал одобрительно зашумел. Цвейфель в самом деле был одновременно и обер-прокурором Кёльна, и депутатом прусского Национального собрания, теперь, правда, уже разогнанного.
Выждав, пока зал утих, оратор спокойно, как само собой всем ясное, произнес:
— Можно быть очень хорошим обер-прокурором и в то же время плохим народным представителем. Вероятно, господин Цвейфель именно потому хороший обер-прокурор, что он плохой народный представитель.
— Ни одна девушка не может дать больше того, что имеет, — вполголоса по-французски проговорил на скамье подсудимых Энгельс.