Эоловы арфы
Шрифт:
— Карл, не шути, — очень серьезно перебила Шепни. — Лучше вспомни, чем окончилась беседа с солдатами одного философа из Сиракуз.
— Женни! Что за мрачные аналогии! — Маркс засмеялся. — Во-первых, там не было никакой беседы, солдат просто подошел и стукнул ученого по темени; во-вторых, этот ученый был уже стар и немощен, а твой Карл могуч как Арминий.
Из прихожей послышался шум, говор, через несколько секунд дверь в комнату открылась, и вошел Энгельс.
— Слава богу! — с облегчением и радостью воскликнула Женни. — Как хорошо, что
— Что тут происходит? — спросил, поздоровавшись, Энгельс. — В прихожей толпится половина кёльнского гарнизона…
— Идите в другую комнату, — заторопил Маркс. — Там тебе Женни все расскажет, а ко мне пригласите господ военных.
— Может быть, нужна моя помощь? — допытывался Энгельс. Он, видимо, уже почувствовал, что в происходящем есть и нечто смешное. — Как-никак я служил в пехотно-артиллерийском полку и получил там звание гвардии бомбардира.
— Нет, нет, нет, — Маркс легонько теснил к выходу жену и друга. Пока я буду сражаться один. Вы же оба знаете, я люблю такие схватки. Ну а если придется туго, я вас позову.
Женни и Энгельс исчезли за дверью, а через некоторое время в комнату вошли незваные гости. Одному было уже, вероятно, под пятьдесят. Высокий, костистый, рыжеватый, он напоминал солдата из народных сказок. Второй гораздо моложе, темно-русый, статный, легкий. "Вероятно, мой ровесник", подумал Маркс.
— Разрешите представиться: капрал шестнадцатого пехотного полка Альфред Блох, — отчеканил старший.
— Доктор Маркс, — кивнул головой хозяин.
— Сержант того же полка Герман Эбнер.
— Доктор Маркс… Прошу садиться, господа. — Унтер-офицеры сели на стулья около письменного стола, а хозяин обошел стол и опустился в свое кресло. — Вы хотели меня видеть? Я перед вами. Что вам угодно? Что угодно от меня шестнадцатому пехотному полку?
— Не столько всему полку, господин Маркс, сколько его восьмой роте, мрачно сказал капрал.
— Восьмой роте? — с интересом переспросил Маркс.
— Да, восьмой, — решительно подтвердил сержант. — Мы имеем честь служить в этой роте под командованием капитана фон Уттенхофена.
— Уттенхофена? — опять переспросил Маркс с еще большим интересом.
— Капитана фон Уттенхофена, — поправил Блох, явно задетый тем, что его командира назвали так просто, только по фамилии. — Разве вы его не знаете?
— Может быть, где-то и встречал, но, признаться, не могу вспомнить. Маркс развел руками.
— Вот как! — возмущенно воскликнул Эбнер. — Даже не знаете человека, а клевещете на него.
— О, разговор становится серьезным! — Маркс поплотнее уселся в кресле, словно занял более надежную позицию.
Капрал расстегнул на груди мундир и достал из внутреннего кармана две газеты — одну уже довольно потертую, другую совсем свежую. Это была "Новая Рейнская".
— Позавчера ваша газета, — капрал щелчком толкнул ее по столу к Марксу, — написала, что капитан фон Уттенхофен спекулирует казенным топливом. Офицер его величества — спекулянт?
Маркс
— А сегодня, — продолжал Блох, почему-то не передавая вторую газету Марксу, — в статье "Тронная речь" генерал Врангель назван неуклюжим вахмистром. Но этого мало, здесь оскорбляется вся армия: вы пишете, что ее организация, боеспособность и преданность выдержали серьезное испытание при облаве на членов Национального собрания Пруссии в ноябре прошлого года… Вы, господин Маркс, служили когда-нибудь в армии?
— Нет, не служил. В тридцать восьмом году меня освободили из-за болезни легких, а года через три признали вообще негодным к несению военной службы.
— Вот видите! — с укором подхватил капрал. — А берете на себя смелость судить обо всей армии.
— А вы, господин Блох, работали когда-нибудь в газете? — спокойно спросил Маркс.
— В газете? — изумился капрал. — Что мне там делать? Чего я там забыл?
— Вот видите! — стараясь повторить укоризненный тон собеседника, сказал Маркс. — А берете на себя смелость судить о ней.
— У нас демократия, — вставил сержант.
— Демократия, господа, не сводится к праву унтер-офицеров судить о прессе. — Маркс сильным щелчком отправил газету обратно к капралу. — Она также предполагает, в частности, право прессы судить об унтер-офицерах и даже генералах. Впрочем, я извиняю вам ваши слова о демократии ввиду необычайной новизны для вас этого предмета. Однако позвольте окончательно уточнить, от чьего же имени вы ко мне пожаловали — от имени восьмой роты или шестнадцатого полка, от имени генерала Врангеля или всей прусской армии?
— Мы пришли от восьмой роты, — сурово сказал Блох. — Надеемся, перед остальными вы ответите в будущем особо.
— О будущем, капрал, вы знаете, вероятно, не больше, чем ваш коллега о демократии, и это, конечно, вас тоже извиняет. — Маркс как бы в прискорбии и сочувствии склонил голову. — Ответьте лучше, что же вы от меня хотите?
— Прежде всего мы хотим заявить вам, что вся восьмая рота чувствует себя оскорбленной вашей заметкой. — Капрал произнес эти слова, по всей видимости, так, как произносил в свое время слова присяги.
— Только подписи всех солдат, унтер-офицеров и офицеров восьмой роты могли бы убедить меня в правильности вашего заявления, — сказал Маркс.
— Мы представим эти подписи! — тотчас отозвался сержант.
— Напрасный труд. — Маркс устало махнул рукой. — Дело в том, что заявление господина Блоха не представляет для меня никакого интереса, и я не придаю ему значения.
— То есть как это не придаете? — И капрал, и сержант в искреннем удивлении даже подались вперед.
— До заметки, так взволновавшей вас, господа, — назидательным тоном проговорил Маркс, — мне нет никакого дела, потому что она помещена под чертой и, следовательно, считается объявлением.