Эпицентр
Шрифт:
Я изобразил ему дружелюбный оскал.
…По пустынным улицам и площадям разрушающегося города гулял ветер, налетевший из-за реки. Он нес низкие клочковатые облака. На лобовое стекло упало несколько капель, но дождь так и не собрался. Ближе к центру я проехал мимо двух горящих зданий в обрамлении неподвижных человеческих фигур на асфальте. Бой здесь давно закончился, догорающее пламя лениво выплескивалось в почерневшие оконные проемы.
Я свернул к резиденции Ментов, располагавшейся в здании бывшей мэрии. Новые хозяева давно изгадили и разбили колесами прилежащие газоны, а фасад облупился от времени сам собой. Претенциозная лепнина
Здесь тоже были видны следы недавнего пожара, но, похоже, он так и не разгорелся, пощадив здание. Зато напротив парадного крыльца дымился с десяток остовов сгоревших легковушек. На ступеньках я увидел генеральского ординарца-шута, бывшего помощника мэра. Я помнил его еще до Чумы. От его былого лоска не осталось и следа. Сгорбленный, неопрятный старик сидел, пригорюнившись, и тупо жевал кусок хлеба. Я остановил машину и подошел к нему.
Он глянул на меня заплаканными глазами, а потом вдруг спросил:
– Вы к кому? Вам назначено?
Мне стало его жаль. Всю жизнь он был и оставался холуем. Даже в прежние времена в собственной конторе он являлся лишь холуем своего шефа. А в вышестоящих инстанциях его холуйство становилось кратным положению упомянутых инстанций в бюрократической иерархии. И при прапорщике-Генерале он продолжал исполнять привычную роль. Потому что не хотел загибаться в трущобах, питаясь отбросами. А к унижениям и издевательствам ему было не привыкать. Разница лишь в том, что после Чумы самому ему издеваться стало не над кем и унижать некого.
Я присел рядом, достал из кармана плитку шоколада и протянул ему. Он машинально взял, содрал обертку и принялся жевать – так же безучастно, как только что хлебный ломоть.
– Где все? – спросил я.
– На совещании, – ответил он без выражения.
– Когда будут?
– Позже. Лучше зайдите завтра с утра.
Я взял его за плечи и легонько встряхнул:
– Очнитесь, уважаемый! Отразите реальную действительность. Ну!
Он выронил шоколадку, и она запрыгала вниз по ступенькам. Но он не обратил на это внимания, вытер рот тыльной стороной ладони и посмотрел на меня. В его глазах едва заметно блеснула искорка осмысленности.
– Где все? – повторил я. – Что здесь произошло?
Он вдруг задрожал и попытался заслониться от меня рукой. Но я еще раз встряхнул его, и он ответил:
– Ночью, когда стали стрелять, все куда-то побежали. Я не знаю куда. Мне ничего не сказали, и я остался.
– А потом?
– Потом приходили другие… Все перевернули и переломали, подожгли машины и вестибюль и тоже ушли. Вестибюль я потушил, а машины сгорели. Генерал будет очень недоволен.
– Твоего Генерала, – сказал я, – ночью пристрелили, как собаку. Так что недовольным он быть никак не сможет. Вали-ка ты отсюда. Знаешь двухэтажные дома за вокзалом?
Он кивнул.
– Там есть печное отопление, поэтому есть люди. Старики в основном. Иди туда, они тебя не обидят. С ними проживешь.
Он послушно поднялся, проковылял по ступенькам и, прихрамывая, поплелся по улице – в противоположном указанному мною направлении.
Я
Вдруг я увидел… Лучше бы мне было этого не видеть, черт побери! У стены дома рядышком приткнулись два тела: старик в драных лохмотьях и старуха в выцветшем байковом халате. Халат задрался, обнажив ее жилистые сухие бедра. Рядом валялся пластиковый пакет, из которого выкатилась и застыла на брусчатке банка с консервированной фасолью. Под телами натекла широкая красная лужа. Какая нелегкая понесла этих несчастных под пулями добывать пропитание?! И как они вообще оказались тут, куда другие такие же давно не забредали и где никакой еды почти не осталось?! Эту пару будто кто-то специально подсунул мне: на, полюбуйся!… Много ли еще угодивших под выстрелы, предназначенные не им, осталось лежать на улицах? Я хотел думать, что немного, что эти старик со старухой – единственные, случайные жертвы. Но обманывать себя было бесполезно.
Я резко крутанул руль и выжал газ.
Выехал на городскую возвышенность, с которой как на ладони просматривался штаб Комода, оборудованный почему-то в новомодном супермаркете, построенном перед самой Чумой. Машину я поставил под прикрытием скопища «пиратских» гаражей, а сам, побродив в их лабиринте, нашел наконец удобную точку наблюдения. В темной щели между гаражными боксами заметить меня было невозможно. Я поднес к глазам захваченный из машины бинокль.
Комодовский «штаб» по всему периметру охраняла цепь бойцов. Следов сражения я не заметил. На стоянке парковались полтора десятка машин. Возможно, в супермаркете сейчас происходил «сходняк», перетиравший между уцелевшими случившуюся шнягу. Они ее непременно перетрут, у них просто нет другого выхода. Интересно, что они предпримут далее? Найти ответ на этот вопрос, сидя в темной щели, представлялось маловероятным. Главное, я почти убедился, что Комод жив – иначе в его логове не наблюдалось бы такого оживления и организованности.
Я вернулся к джипу и поехал на Соборную площадь. Она сплошь была завалена трупами. Храм выгорел дотла. Стены его стали черными от копоти, а позолота куполов едва угадывалась под толстым слоем сажи. Я увидел то, что ожидал, останавливаться здесь было незачем. Но в груде тел мне вдруг почудилось какое-то шевеление.
Я вгляделся. Движение повторилось. Кто-то был еще жив и отреагировал на звук моего двигателя. Я вылез из машины и, держа автомат наготове, стал осторожно приближаться. Кто его знает, что там за раненый? Может и пальнуть в полубессознательном состоянии.
Я подошел вплотную, отпихнул ногой труп, придавивший живого. Это был Святоша в танкистской робе. Он застонал. Вся грудь его комбинезона пропиталась кровью, я заметил на ней с полдесятка пулевых отверстий. С такими ранениями не живут и минуты. Но Святоша был жив. Значит, про действие героина не врали. И значит, срок этой противоестественной жизни уже недолог.
Раненый открыл глаза и глянул на меня слепыми глазами. Я присел на корточки. Помочь я ему не мог, но просто так повернуться и уйти у меня тоже не получалось.