Эпилог
Шрифт:
— Продемонстрируете достижения? — обратился ко мне крупный мужчина с приплюснутым носом, отсортированный к родственникам именинницы.
За столом повисла тишина. Не успел Мэл открыть рот, чтобы привести парочку железобетонных причин для отказа, как моя рука протянулась вперед, и пальцы сжались в кулак над фужером с вином.
— Я могла бы усладить ваш взор виртуозной игрой с волнами, но позволю напомнить о поводе, по которому мы собрались.
Посмотрев выразительно на мачеху — мол, вот кто сегодня звезда и героиня романа, — я отвела локоть
Ворота родительского особняка закрылись за "Турбой".
— Эвка, ты схватила волну! — восторгался без устали Мэл. — Что-нибудь почувствовала?
Я поглядела на пальцы. Ничего не почувствовала. Пустота она и есть пустота. А если бы не схватила, то мило улыбнулась бы и сказала сборищу за столом: "Ой, простите, то получается, а то выходит из рук вон плохо".
— Но ведь ухватила! — не унимался Мэл. — Я от волнения язык прикусил. А ты раз! — и натянула как тетиву у лука. И твой отец впечатлился.
Да уж. Папенька увидел и задумался над тем, как далеко зашел вселенский обман с вымышленным висоратством.
За разговорами я не заметила, что мы ехали медленно-медленно, а потом Мэл и вовсе притормозил.
— Здесь живут мои родители, — кивнул буднично в сторону очередного кованого забора. — Хочешь посмотреть?
Обожежтымой. После вымученного семейного обеда завалиться в гости в Мелёшину-старшему?! Войти в дом, в котором Мэл провел детство и юность?! Поздороваться с его мамой?!
Потрясение от предложения Мэла переклинило клеммы в извилинах и вогнало в ступор. А Мэл, не став дожидаться ответа, повернул руль к воротам. Глазок видеокамеры прогулялся вдоль машины, и створки медленно расползлись в стороны.
Мама-мамочка, дай мне сил пережить этот ужасающе длинный день.
Мэл скучал по родительскому дому. Причем сильно скучал, хотя старался не показывать. За Мэла сказало нетерпение, с коим он подъехал к крыльцу и помог мне выйти из автомобиля, не дожидаясь, когда спустится со ступенек встречающий нас мужчина. Мэл поздоровался с ним рукопожатием:
— Привет, Коста. Сто лет, сто зим. Мы ненадолго. Пусть здесь постоит, — кивнул на "Турбу" и представил меня: — Это Эва. Кто дома?
Мужчина вежливо поклонился мне. Он был в брюках и в футболке, несмотря на прохладный день, соответствующий последним числам октября.
— Никого. Все разъехались.
— А Маська?
— Уехала утром на занятия и до сих пор не вернулась.
Мэл вздохнул с невольным облегчением, а следом выдохнула и я. Конечно, порыв Мэла был спонтанным, но если бы мы натолкнулись на кого-нибудь из родственников, у него имелось в запасе оправдание: показать мне родительский дом.
А дом был роскошен, как и парк со стрижеными газонами и деревьями, с аккуратными щебневыми дорожками. К двухэтажному особняку вели ступени, расходившиеся по окружности в разные
Парк впечатлял выверенной геометрией форм. Мэл бегал здесь ребенком, расшибал коленки, лазил по деревьям, стрелял в воробьев заклинаниями…
Коста покинул нас, уйдя по своим делам.
— Ищешь песочницу, в которой я играл? — ухмыльнулся Мэл, обернувшись. Он успел потянуться, разминая мышцы, и теперь оглядывал окрестности, опершись о невысокую ажурную оградку.
— Ты здесь родился?
— Ну, родился я в клинике акушерства и гинекологии. А сюда мы переехали, когда мне было шесть лет. Пойдем, покажу дом, — Мэл отворил стеклянные двухстворчатые двери, приглашая, но я замялась.
— Мы ненадолго, — успокоил он.
Хорошо бы. А еще лучше уехать до возвращения родителей Мэла.
И нога с неохотой переступила порог.
— Сколько здесь комнат?
— Зачем тебе?
— Сколько? — не отставала я.
— Пятнадцать, — ответил он после паузы. — На первом этаже — гостиная, кабинет, бильярдная, две столовые, кухня, два салона. На втором — спальные комнаты.
Мэл показывал, и я замирала в восхищении. Прекрасные интерьеры: люстры, камины, ковры, зеркала, картины, шторы, мебель… Безукоризненная чистота. Элегантность, утонченность, немалый достаток. Лощеный уют, к которому приложила руку мама Мэла.
Бедный столичный принц. Как он умудряется жить в общежитии при минимуме удобств? Наверное, ночами ему снится утерянный комфорт.
— Пойдем, покажу свою комнату, — Мэл потянул по витой лестнице и по ходу движения пояснял, показывая на двери: — Эта пустует. Эта — бывшая Глеба, теперь пустует. Эта — Маськина. Эта — родителей. Эта — бывшая Альбины, пустует. А это моя. Проходи.
В его комнате можно было преспокойно кататься на велосипеде. Просторно, высокий потолок, три окна с опущенными жалюзи. Гардеробная во всю стену. И в ванной два окна. А интерьер неожиданный. На светлом фоне — темная мебель. Минимализм линий. В комнате чисто, без следов пыли. Значит, здесь регулярно убирают. Зато над кроватью — не двуспальной, но достаточной широкой — окно, занимающее добрую четверть потолка. Получается, лежишь, смотришь вверх, а перед глазами — небо. Здорово, наверное, наблюдать, как стучит каплями дождь или падает снег.
— А… — от удивления я растеряла речевой запас. — Значит, по утрам тебя будило солнце?
— Между стеклами установлены различные фильтры, в том числе непрозрачный. Где-то тут валяется пульт.
Мэл бросил пиджак в кресло и, как был в обуви, завалился на кровать. Навел пульт на потолочное окно, и комната изменилась в зеленоватом свете, льющемся сверху.
— Иди сюда, поваляемся, — протянул он руку.
— Неа.
Я предпочла изучать содержимое полочки. Перебирала книги, диски с музыкой, а Мэл смотрел, подперев голову.