Эпитафия шпиону. Причина для тревоги
Шрифт:
— В таком случае, месье, как вы объясните это?
Вздрогнув от удивления, я обнаружил, что «это» — мой собственный паспорт, который, как я беззаботно полагал, находится у меня в чемодане. Выходит, полиция наведалась в мой гостиничный номер. Мне сделалось не по себе.
— Месье, я жду ваших объяснений. Каким образом у вас, венгра, мог оказаться югославский паспорт? Более того, паспорт, срок годности которого истек десять лет назад.
Краем глаза я заметил, что толстяк перестал обмахивать лицо. Я пустился в объяснения, давно заученные наизусть:
— Месье, я родился в венгерском
Я перевел взгляд с одного на другого. Толстяк возился с сигаретой. Комиссар презрительно отбросил мой недействительный паспорт и посмотрел на коллегу. Я как раз остановил свой взгляд на комиссаре, когда толстяк заговорил. Его голос заставил меня подпрыгнуть от изумления, ибо, оказывается, обладатель этих толстых губ, массивной челюсти и необъятного торса изъяснялся писклявым тенорком.
— Что это за гражданские беспорядки, в ходе которых погибли ваши отец и брат? — спросил он.
Говорил он медленно, тщательно подбирая слова, словно опасался, что голос сорвется. Когда я повернулся к нему, чтобы ответить, он как раз зажигал сигарету, словно это была сигара, и сдувал дым с горящего конца.
— Они активно выступали на стороне социалистов, — сказал я.
— Ах вот оно что! — выдохнул комиссар так, будто теперь ему все стало ясно. — Полагаю, это многое объясняет… — хмуро заговорил он.
Но толстяк предостерегающе вскинул руку. Ладонь у него была меленькая и пухлая, со складками на кисти, как у ребенка.
— Какие языки вы преподаете, месье Водоши? — мягко спросил он.
— Немецкий, английский и итальянский, случается и венгерский. Не понимаю, однако, какое это имеет отношение к моему паспорту.
Это замечание он пропустил мимо ушей.
— В Италии бывали?
— Да.
— Когда?
— Ребенком. Мы туда ездили на праздники.
— А при нынешнем режиме бывали?
— По понятным причинам —
— Во Франции у вас знакомые итальянцы есть?
— Один, он работает в той же школе, что и я. Тоже учитель.
— Его имя.
— Филиппино Росси.
Я заметил, что комиссар сделал пометку в своем блокноте.
— Больше никого?
— Нет.
Все это непонятно. К чему они клонят? Какое отношение к моему паспорту имеют итальянцы? Знать бы тогда, что ответа на этот вопрос мне придется ждать долго.
— Вы фотографируете, месье Водоши? — снова подал голос комиссар.
— Как любитель.
— И сколько у вас фотоаппаратов?
Фантастика.
— Один. Однако не откажите в любезности объясниться… — начал было я.
Комиссар раздраженно подался ко мне и грохнул кулаком по столу.
— Вы здесь для того, чтобы отвечать на вопросы, а не задавать их, — отрезал он и, помолчав немного, повторил: — Так один, говорите?
— Да.
— Какой марки?
— «Цейсс Контакс».
Он потянул на себя ящик стола.
— Этот?
Я узнал свой бесценный аппарат.
— Он самый, — взорвался я. — Хотелось, однако же, знать, какое у вас право покушаться на мои вещи! Прошу немедленно вернуть. — Я протянул руку.
Комиссар снова убрал фотоаппарат в ящик.
— Спокойно, спокойно. Итак, других фотоаппаратов у вас нет?
— Я уже ответил на этот вопрос. Нет!
На лице комиссара мелькнула торжествующая улыбка. Он снова открыл ящик.
— В таком случае, мой дорогой месье Водоши, как вы объясните тот факт, что деревенский аптекарь получил от вас на проявку эту кинопленку?
Я с удивлением уставился на него. На столе, между его ладонями, лежали проявленные негативы пленки, которую я передал аптекарю. С того места, где я сидел, при свете, проникающем через окно, можно было увидеть пробные снимки, всего две дюжины, с изображением одного и того же объекта — ящериц. Увидев вновь появившуюся на лице комиссара ухмылку, я рассмеялся поелику возможно язвительно.
— Вижу, — покровительственно заметил я, — вы не фотограф, месье. Это не кинопленка.
— Ах вот как? — скептически протянул он.
— Именно так. Признаю, некоторое сходство имеется. Но кинопленка на миллиметр уже. У вас же в руках стандартная катушка для фотоаппарата «Контакс», тридцать шесть кадров, тридцать шесть на двадцать четыре миллиметра.
— Таким образом, эти снимки были сделаны тем аппаратом, что был у вас в комнате.
— Разумеется.
Наступило многозначительное молчание. Я заметил, как толстяк и комиссар обменялись взглядами. Затем снова заговорил толстяк:
— Когда вы приехали в Сен-Гатьен?
— Во вторник.
— Откуда?
— Из Ниццы.
— А когда вы уехали из Ниццы?
— Поездом в 9.29.
— И добрались до «Резерва»?..
— Прямо перед ужином, около семи.
— Но поезд из Ниццы прибывает в Тулон в три тридцать. Автобус оттуда отправляется в Сен-Гатьен в четыре. Где же вы были все это время?
— Это просто смешно.
Он метнул на меня быстрый взгляд. В его маленьких глазках застыла холодная угроза.
— Отвечайте на мой вопрос. Где вы были все это время?