Эпитома сочинения Помпея Трога «История Филиппа»

Юстин Марк Юстиниан

В римской историографии и политической литературе I в. до н.э. широкое распространение получил особый литературный жанр – описания «деяний» того или иного полководца или политика (res gestae). Как в других областях литературы, римляне и здесь шли отчасти по следам греков, хотя и сохраняли известную оригинальность. Греческий термин, соответствующий res gestae, – . Ливий и Саллюстий постоянно пользуются термином res gestae, и именно в этой форме Август изложил основные моменты своей деятельности. Впрочем, res gestae могли быть не только у отдельных деятелей, но и у народов.

Все разнообразные элементы исторического повествования, особенно в широких рамках «всеобщей истории», тесно сочетаются одно с другим: международные отношения и внутренняя борьба, характеристики деятелей, морально-философские рассуждения, социальные и политические схемы, программы и лозунги. В историографии сталкиваются различные концепции исторического процесса, различное его понимание, а эти различия служат выражением ожесточенной

идеологической борьбы, в свою очередь, отражавшей общественные противоречия. Но как бы ни были различны формы изложения исторических событий, во всех них можно обнаружить некоторые общие черты. Такой чертой является, например, риторическая обработка исторического материала. Эта обработка в греческой историографии получила особенно широкие размеры у историков, принадлежащих к школе Исократа, а позднее, в эллинистическую эпоху, в связи с господствующими литературными вкусами она делается необходимым моментом исторического изложения. Труды историков, ставивших по-иному задачу исторического изложения (Манефон, Берос, Птолемей, Аристобул и др.), не пользовались популярностью. Риторика открывала широкие возможности для характеристики исторических деятелей и событий, для выражения идей автора и действующих лиц его повествования, для привлечения ценного исторического материала, содержавшегося в таких произведениях, которые иначе трудно было бы использовать (например, произведениях антиримского направления). Самое существенное – это то, что риторика служила целям выражения определенной исторической концепции, что она была удобным средством психологического и морального воздействия, придавала изложению занимательность и нередко ярко выраженный эмоциональный характер.

С другой стороны, риторическая обработка нередко оказывалась связанной с философией. Греческая историография со времени своего первоначального развития имела философский характер, выражала те или иные философские идеи. В эллинистический период на ней в еще большей мере сказалось влияние философии, в особенности стоицизма. Как в области собственно философии наблюдалось в это время ослабление оригинального творчества, так и в сфере философии истории чаще можно заметить применение некоторых ходячих идей к освещению исторических событий. Даже Полибий в этом отношении целиком стоит на плечах своих философских предшественников, используя идеи политической философии перипатетиков конца IV в. до н.э. (Дийеарха) и стоиков. Философия Средней Стои не только повлияла на исторические построения, но и выдвинула исключительного по широте своих научных интересов и по разносторонности эрудиции ученого и философа, много потрудившегося и в области собственно истории. Это был Посидоний, оказавший сильное влияние и на римскую историографию.

В этой историографии выяснение политического значения событий связано теснейшим образом с их морально-философской оценкой. Изображение деятелей принимает ярко выраженный моралистический характер.

Очень трудно наметить основные направления в историографии, как греческой, так и римской, времени начинающегося кризиса и падения республики. Все же можно выделить два способа решения основных вопросов, а именно проблемы мировой державы – а таковой был в это время Рим – и проблемы власти в смысле отношений между правящим слоем и остальной массой населения.

В отношении первого вопроса большая часть римских историков, а отчасти и греческие, являются апологетами римской власти и соответствующим образом изображают (подобно Полибию) распространение римской власти на другие, когда-то самостоятельные государства как «прекраснейшее деяние судьбы». Однако наряду с апологетической тенденцией, несомненно, существовало и антиримское направление в историографии.

Все историки принадлежали к классу рабовладельцев и в этом отношении сходны между собой. Но внутри этого класса не было единства, борьба олигархической и демократической партий в Греции, оптиматов и популяров в Риме отражала острые социальные противоречия. Историки примыкали по своим взглядам к одной из борющихся группировок, и в их произведениях можно обычно подметить определенную политическую тенденцию. Однако эти главные направления исторической мысли получали такое разнообразное выражение, что указанные течения позволяют лишь в самых общих чертах представить состояние историографии того времени и делают необходимым ближайший анализ трудов каждого из представителей этой историографии.

У Помпея Трога можно найти все различные элементы изложения, характеризующие греко-римскую историографию этого времени. Но эти элементы не имеют самостоятельного значения в «Historiae Philippicae». Они нужны автору, чтобы показать процесс возникновения державы, изобразить всю беспощадность, беспринципность, антиморальный характер деятельности создателей империй. Все объединяется общим замыслом и общей тенденцией, враждебной по отношению к агрессивным государствам и их правителям, стремлением показать, что преступления вызывают наказание, что падение государств – следствие нравственного упадка их правителей⁽⁴⁾. Автор, как давно было установлено, очень вольно обращается с фактами, но все же его произведение – не роман, как называл некоторые части этого труда Буше-Леклерк,

но политическое и морально-дидактическое произведение, в котором автор пользуется историческим материалом для доказательства некоторых историко-философских положений. Перед читателем проходит целая галерея исторических деятелей, развертывается широкая картина истории античных стран – и в этом отношении его рассказ имеет немалую историческую ценность. Другое дело – то объяснение, которое дает, автор описываемым им событиям. Прежде чем перейти, однако, к этому объяснению и к характеристике исторической концепции Трога, следует рассмотреть весьма сложный вопрос об его источниках и о способе их использования в «Historiae Philippicae».

Источники «Historiae Philippicae» многочисленны и представляют целый комплекс известий самого различного масштаба, характера и ценности.

В главах о Древнем Востоке широко использованы Геродот, Ктесий и др.⁽⁵⁾ В книгах, в которых рассказывается о событиях в Греции и в эллинистических государствах, можно обнаружить заимствования из произведений различных писателей. Перед читателем – наследие всей греческой историографии классической и эллинистической эпохи: использованы сочинения логографов, Геродота, Фукидида, историков IV в. (Эфор, Феопомп и др.), историков Александра (Клитарх), Тимея, Динона, Гиеронима из Кардии, Филарха, Полибия, Посидония, историков Митридатовых войн и пр. Определение состава источников для отдельных глав книги Юстина – задача специального, кропотливого исследования, которое приводит иной раз к неожиданным и важным выводам.

Однако необходимым условием ее разрешения, нам кажется, должно быть то, чтобы исследователь не ограничивался изолированным анализом отдельных глав или даже книг, лишь сопоставляя соответствующие пассажи Юстина и других авторов и устанавливая таким образом литературное сходство или различие «Historiae Philippicae» с иными историческими произведениями⁽⁶⁾, но чтобы он не упускал из виду господствующие идеи всего произведения, своеобразную фразеологию и терминологию автора. При изучении источников Трога важно определить не только, что он взял у своих предшественников, но и как он связывал, и в каком направления обрабатывал заимствованный материал.

Общее суждение о степени достоверности и о способе изображения исторических событий в «Historiae Philippicae», как известно, очень неблагоприятно, хотя специалисты, высказывающие его, нередко ставят в вину Юстину произвол и неполноту изложения, грубое искажение исторической действительности, не касаясь при этом вопроса о том, что в этом отношении представляет собой труд Помпея Трога.

Соколов, разбирая в своей статье «Афинское постановление в честь Аристомаха Аргосского»⁽⁷⁾ пролог к XXVI. книге и содержание извлечения из этой книги, сделанного Юстином, пришел к выводу о крайнем произволе, «изумительной небрежности» и грубых ошибках эпитоматора, в результате работы которого «почти ничего не осталось дельного», произошло «крушение исторических фактов». Соколов считает, что Юстин – «мутный источник» и что установить, было ли так рассказано о событиях у Помпея Трога, как о них передает Юстин, невозможно. Однако этот суровый приговор представляется односторонним, пока не выяснено соотношение между содержанием текста Помпея Трога и эпитоматора. «Анекдотическая и моральная сторона», которая, согласно утверждению Соколова, лишь и интересует Юстина, «цветистые фразы» последнего, можно думать, выступали сильно и у Помпея Трога, так же как, например, изображение «непостоянства фортуны». Но, конечно, Соколов прав, указывая, что Юстин выпускает ряд самых существенных моментов в изложении Трога, упрощает и искажает даже и то, что сохраняет в своем рассказе. Все сказанное свидетельствует о необходимости чрезвычайно критического отношения к рассказу Юстина, но нисколько не лишает его значения и большой ценности в тех случаях, когда удается установить, что в основе его лежит содержательный и достоверный материал. Во всяком случае, важно отметить, что в результате анализа некоторых отдельных книг Юстина исследователи приходили к выводу, что известия Юстина содержат важные и в общем достоверные сведения, хотя и в очень краткой форме и в силу этой краткости, а также вследствие небрежности малосведущего эпитоматора неполные, малосвязанные и соединенные с ошибочными домыслами. Известия Юстина иногда подтверждаются данными источников другого рода (позднейшими авторами, папирологическими данными, археологическими раскопками и пр.).

Тарн в своем труде «Греки в Бактрии и Индии»⁽⁸⁾ выделил особый источник, использованный Юстином: сочинение неизвестного автора по истории Бактрии и Парфии. Альтхейм⁽⁹⁾, утверждает, что этим автором был Аполлодор из Артемиты, историк II в. до н.э., труд которого был использован и Страбоном. Но оба исследователя, расходясь по вопросу об авторе, согласны в определении тех частей текста Юстина, в которых, по их мнению, использовано сочинение этого автора, и в признании исторической ценности сведений, содержащихся в этих частях (т.е. книгах XLI-XLII). Толстов⁽¹⁰⁾ признает, что в тексте Юстина мы находим данные для раскрытия характера такого важного исторического события, как отпадение Парфии.