Эпизод

М. Кравков

Эпизод

Посвящается моему другу И.

– Вот ваши грамоты, ознакомьтесь внимательно. Отныне вы уполномоченный министерства снабжения. Подпись, печать - все как следует. Договора, проекты, кондиции - в этой папке. Денег, извините, не по чину, мало...

– Ладно, - весело кивнул Решетилов, - дальше?

– Дальше, - вот вам письмо к начальнику чешского эшелона. В нем вы представитель земства и вас знает доктор Гирса. Может пригодиться. Это? Это служебная записка управляющего губернией к N-скому начальнику милиции. Дабы оказывал вам всяческое содействие. Да, посмотрите

на штамп-то. Какая работа!
– даже щелкнул по бумажке.
– Но, помните, сила всех этих документов - максимум на две недели. То-есть до первой справки.

Улыбнулся Решетилов:

– Пожалуй, хватит.

И распихивая по карманам бумаги:

– Но... это все к чужим. А к своим-то что?

Пожатие плечами.

– Я же говорил, что, кроме Баландина, своих там нет. В самом уезде другое дело. Там партизаны. Как раз, - чуть-чуть ехидно, - по вашей ориентации... Баландин, вероятно, вас сведет...

– Баландин обо всем предупрежден, - вмешался третий собеседник, земец и хозяин квартиры, - и давно вас ожидает. А вы? Уже уходите?

– Да, все как будто объяснил, бумаги передал... Ну, - подошел к Решетилову, - надеюсь, все сойдет благополучно...

Секунду молча жали руки. Потом обнялись и поцеловались.

Остались двое.

– Накурили, - сказал хозяин, и, подойдя к окну, отдернул форточку.

Свежий морозный холодок потянул упругим, напорным потоком, разметал и закружил синеву табачных миражей.

В деловой задумчивости Решетилов.

Хозяин тоскливо бродит по комнате.

– Как вы хотите, - остановился он, - а я повторяю свой прежний вопрос. Во имя чего? Зачем вы сейчас беретесь за это восстание? Зачем мы уполномачиваем вас на это? К чему вся эта инициатива? Знаю, знаю: дело решенное. Говорю просто потому, что не понимаю, искренне. Ну, представьте на минутку. Сзади, за спиной, - семеновщина и японцы. Это - реальность. Впереди - приближающийся красный фронт, а за ним - увы!
– голод и террор. Это - тоже реальность. А посредине...
– наша инициатива! Что же утвердить-то мы собираемся своим выступлением? Но, оговариваюсь, так толкует мой разум, чувство - с вами.

Решетилов добродушно посмотрел на товарища.

– Я, - начал он, - определенно хочу утвердить запад. Пусть с его голодом и террором, но зато с его безусловно правильным для меня прогнозом будущего. Это главное. А теперь, когда вся колчаковщина летит к чертям, надо максимально использовать момент для революции. Я берусь за восстание в N-ске, вы - за другое, тысячи людей припрягаются к рычагам машины - и она поворачивается. Все просто. Лично роль моя маленькая. Как и всякого. Но для меня она - целая жизнь.

– А ведь вы большевик, Сергей Павлович... Самый настоящий! И, по недоразумению, беспартийный...

– Да уж... будь я партийный, вряд ли бы мы сошлись... Хотя свержение Колчака - платформа очень нейтральная и... весьма приятная...

– Авантюрист вы, голубь, - как-то любовно определил хозяин. Пойдемте-ка чай пить. Там у жены сидит знакомая дама. Как раз приехала из N-ска. Представьтесь в новой роли...

– А кто такая?

– Да, кажется, жена начальника тамошнего гарнизона...

– О, это очень кстати.

* * *

Теперь, когда все было кончено и бесчисленные

обдумывания, хлопоты и сомнения оборваны переходом к делу, точно запруда дней пассивности развалилась в душе Решетилова. И ключем ударившая энергия упоенно помчала его, как поток, не разбирая камней и перекатов... Подчиняясь дисциплине принятого задания, свою новую роль играл он уверенно и с подъемом.

Хозяйка за чайным столом - никкель самовара, струйками пар, - уют домашний, теплый.

– Моя жена, - подвел Решетилова хозяин, и второй даме: - Позвольте вас познакомить, Мария Николаевна, уполномоченный по снабжению, едет к вам в N-ск.

Моментально приобщили Решетилова к дружеской путанице перекрестного разговора, он сразу понял, что начал удачно и вдохновился. Солидно помешивая ложечкой чай, одинаково внимательный к обеим дамам, скромный и значительный, говорил он так ободряюще и спокойно, что от звуков слов его отлетал далеко день и ночь стучащий в сердце тревожный вопрос - что будет завтра?

Мария Николаевна, с смешливыми глазами, вначале инстинктом женщины забеспокоившаяся при виде нового мужчины, уже с ласковым интересом слушала теперь Решетилова и уже легко переступала обычную черту молчаливости, частую у людей недоверчивых или молодых при новом знакомстве.

– Это так хорошо, что вы едете в N-ск!
– вырвалось у нее, и поспешила объяснить хозяйке: - хоть один будет бодрый человек, не бредящий этими большевиками... А то прямо - не с кем слова сказать: муж вечно занят, а офицеры... Ах, да вы и не знаете!
– всплеснула она руками, расхохотавшись.

Хозяйка смешливо насторожилась.

– Опять какая-нибудь проказа?

– И препикантная. Поручик Крауц ранен в руку!

Хозяйка не понимала.

– Большевиками?

– Да нет же, хорунжим Орешкиным!..

И, довольная произведенным эффектом, лукаво поглядывая на усмехавшегося Решетилова, рассказала:

– Орешкин застал его в комнате у своей... ну, подруги. Понимаете, ночью. Ну, и... бах, бах из браунинга! Крауц ранен. Муж - прямо рвет и мечет. Один из лучших офицеров в гарнизоне. Хотел Орешкина под полевой суд отдать. Ну, конечно, только погрозился...

Решетилов поднялся, стал прощаться.

– Вы уже?
– с видом бесконечного огорчения сожалела хозяйка.

– Как только приедете в N-ск - к нам, - просила Мария Николаевна, - и муж и я будем очень, очень рады...

* * *

Над высокими темными корпусами военного городка, над горою с чернеющим гребнем леса, над плоским спящим городом, с заливистым гулом неслись пласты морозного ветра оттуда, из скрытых ночью таежных хребтов и сопок.

И полузамерзший часовой, прячась за столбом ворот от порывов вьюги, то клял свою собачью жизнь, вспоминая родную избу и тепло и вечерки, то впадал в тупую апатию, засовывая в рот иззябшие пальцы, то с завистью посматривал на ярким пятном освещенное окно квартиры начальника гарнизона. В этой квартире шло спешное совещание офицеров. Подполковник Полянский сидел за длинным столом перед картой уезда и ладонями прихватил виски, как человек, у которого болит голова. За спиной - молодой хорунжий, с тощим острым лицом, беззаботно скручивал папироску. Сдержанный рокот остальных - аккомпанимент к молчанию.