Эпоха харафишей
Шрифт:
Когда стемнело, он побрёл к площади рядом с обителью дервишей, чтобы побыть одному. Но там он не слушал песнопений, не разглядывал звёзды. Вместо этого он плавился в огне, горящем внутри. Да, то была неоспоримая правда, известная как врагам, так и друзьям. И если бы не его авторитет, этим бы воспользовались его недруги. То была их излюбленная тема, которую они обсуждали за закрытыми дверями. Будучи на грани безумия, он, тем не менее, отказывался от того, чтобы презирать свою мать. Если бы она не была невинной и добродетельной, Ашур Ан-Наджи не женился бы на ней. И её союз с Ашуром был вечным и непреложным доказательством того, что он
Несмотря на всё, по мнению матери, он был с ней небрежным. Поддавшись гневу, она нанесла ему неожиданный удар. Воспользовавшись однажды отсутствием Агамийи дома, она с нескрываемой смелостью заявила ему:
— Я решила выйти замуж.
Шамс Ад-Дин пришёл в замешательство от такой неожиданности и бросил на неё горящий взгляд:
— Что?!
— Я решила выйти замуж!
— Нет, ты шутишь…
— Да нет же, я говорю серьёзно.
Он закричал:
— Это же безумие!
— Нет никакого безумия в том, что разрешил сам Аллах.
Он зарычал от ярости:
— Этого никогда не случится, пока я жив!
С этих пор Антар Аль-Хашшаб стал его соперником, унижал его и угрожал ему, пока наконец тому не осталось ничего иного, как сидеть в своём доме. Он заговорил так со своими друзьями:
— Ну подождём и поглядим, что теперь сделает наш справедливый главарь…
И добавил:
— Он бросает вызов закону Всевышнего Аллаха…
Гнев Шамс Ад-Дина лишь удвоился, как удвоилась и печаль. Он чувствовал, что земля уходит из-под его ног, а сам он сбивается с прямого пути…
Фулла заболела лихорадкой. Здоровье её пришло в упадок, и не было никакого проку в рецептах врачей-травников. Она молча смотрела на Шамс Ад-Дина, не в состоянии даже заплакать, капитулируя перед призраком глухой ночи.
Он испытывал такое ощущение, что его вырывают с корнями, а солнце больше не светит. По переулкам, где царили враждебные ему кланы, поползли сплетни, что Шамс Ад-Дин якобы подсыпал своей матери яда, чтобы помешать её браку. Или говорили ещё, что он обнаружил незаконную связь матери с Антаром Аль-Хашшабом. Шамс Ад-Дин рассвирепел, стал ввязываться в кровавые распри, в то время, как никто не бросал ему вызова, и во всём переулке стал воплощением беспощадного тирана.
Мрачная меланхолия напала на него, подобно застарелой болезни. Его пугали собственные отклонения, а ещё он, словно медленно пережёвывая, раздумывал над прискорбными эпизодами с Камр, Фуллой, Антаром Аль-Хашшабом, а также о своём безумном насилии в борьбе.
Он принялся грустно твердить самому себе:
— Я обладатель лишь имени Ан-Наджи, но не его качеств.
Однажды ночью нервы его оказались настолько измождены под ударами судьбы, что он обнаружил себя идущим словно лунатик в квартиру Айюши-торговки. Он сел прямо на ковёр, не глядя на неё, в то время как она в оцепенении уставилась на него. Без всяческих эмоций он произнёс:
— Иди за Камр…
Шли дни.
Сыновья
Несмотря на все личные промахи и отклонения, Шамс Ад-Дин сохранил в себе все лучшие качества главаря клана. Он продолжал работать возницей, несмотря на преклонный возраст и руководство кланом, и заботился о харафишах с любовью, справедливостью и милосердием. А набожность, поклонение Богу и искренность веры его была всем хорошо известна в переулке, так что люди забыли о его прегрешениях и преклонялись перед его добрыми делами. Имя Ан-Наджи стало синонимом добра, мудрого правления и благословенности.
Повозка, увенчанная цветами, осторожно скользит. Гулкого скрипа её колёс не слышит никто: ведь ухо слышит только то, что само желает услышать. Сильные и могущественные люди считают, что они соединены с этим миром союзническими узами. Однако повозка не останавливается, а мир — это неверный супруг.
Агамийя усердно закрашивала волосы хной: седина пленила её волосы, когда она достигла пятидесятилетия, а к тому времени, как исполнилось шестьдесят, на голове её не осталось ни единого чёрного волоса. Хна насыщала волосы водой, словно роса в сумерках, добавляя им тёплый горделивый оттенок. Она по-прежнему оставалась сильной, переполненной жизненной энергией, неугасимого движения, работая днём, когда светило солнце, а иногда и ночью при свете луны. Свежий румянец не покинул её, и с течением времени она приобрела роскошную полноту. В её крепком теле не было ничего, что вызывало бы настороженность.
Шамс Ад-Дин, подшучивая над ней, сказал, заметив как-то порошок хны:
— Какой смысл скрывать это, госпожа моя?!
Она язвительно спросила его:
— Если седина — верный признак старости, то почему твои волосы по-прежнему остаются чёрными?
Обладая угольно-чёрными волосами, крепким телосложением, он сохранял свою силу, стройность и красоту, и она питала к нему любовь и безграничное восхищение с оттенком почтительного страха и ревности. Он не стал жениться на ещё одной женщине, и не совершал промахов, за исключением нескольких мимолётных встреч с женщиной, годящейся ему в матери. Однако кто может гарантировать наше будущее?!
Однажды утром, когда он причёсывал свои локоны, Агамийя пристально поглядела на его голову, и с плохо скрываемой радостью воскликнула:
— Седой волос!
Он настороженно обернулся к ней, словно на голос, возвещающий о начале битвы, и с досадой поглядел на неё. Она сказала:
— Клянусь милостью божьей, это седой волос!
Он поглядел на себя в маленькое зеркальце, что держал в руке, и пробормотал:
— Ты лжёшь…
Сосредоточив взгляд на цели перед собой, она подошла к нему словно кошка, готовящаяся схватить мышь, вырвала из его пышной шевелюры волосок и сказала: