Эпоха лишенная морали

Я совершенно не интересовался философией, когда учился. У нас был преподаватель по фамилии Шабрие, по прозвищу «Куку-Фило»; он оказался не в состоянии привить мне любовь к занятиям философией. Эта любовь не возникла у меня и на подготовительных курсах для поступления в Высшую педагогическую школу; мой преподаватель Бернес читал настолько сложно, что я не понимал, что он говорит.

Решение пришло на втором году курсов, после того как появился новый преподаватель, Колонна д'Истрия, уродливый калека очень маленького роста. Среди студентов рассказывали, что он на такси как-то попал в аварию, и, когда сбежались любопытные, все воскликнули: «Какой ужас!» Но на самом деле он так выглядел от рождения.

Первая

тема диссертации, которую он предложил, посоветовав читать Бергсона, звучала так: «Что значит «продолжаться»?» Мне пришлось прочесть «Очерк непосредственных данных сознания»; несомненно, именно эта работа неожиданно пробудила у меня желание заниматься философией. В книге мне встретилось описание того, что было, как я полагал, моей психической жизнью. Я был увлечен предложенной темой, она стала сюжетом моих размышлений. После этого я решил, что буду изучать философию, я предполагал, что она – всего лишь методичное описание внутренних состояний человека, его психической жизни, и что их постижение послужит мне методом и инструментом для создания литературных произведений. Я все еще намеревался писать романы и, может быть, иногда эссе, но при этом хотел стать преподавателем философии, что должно было помочь в работе над литературными сюжетами.

Я хотел интерпретировать свою жизнь – свою внутреннюю жизнь, как я тогда называл ее. Это могло стать основой для произведений, в которых должны были излагаться чисто литературные сюжеты, хотя я и не знал точно, какие именно.

В 1924 году я поступил в Высшую педагогическую школу. Выбор был сделан: я решил, что буду заниматься философией как предметом для получения профессуры. Я рассматривал философию как средство, но не видел в ней области, в которой мог бы совершить что-нибудь. Конечно, мне казалось, что из философии можно извлечь новые истины, но я был уверен, что они не послужат мне средством общения с другими людьми.

Я рассматривал философию как основу того, что я буду писать, но она представлялась мне как нечто такое, что должно писаться для нее самой, в ней самой. Я вел записи и все такое. Но даже до того как я прочел Бергсона, у меня появился интерес к тому, что я читал, и я принялся записывать «мысли», казавшиеся мне философскими. У меня даже была специальная записная книжка, книжка врача с алфавитом, которую я нашел в метро. Вот в ней я и записывал свои «мысли».

При первом прочтении Бергсона меня поразило то, что я встретил данные, непосредственно относящиеся к сознанию. Уже на первом году обучения у меня был прекрасный преподаватель, который в значительной степени ориентировал меня на изучение самого себя. С тех пор я всегда интересовался всем, что имело отношение к сознанию, к тому, что происходит у нас в голове, как в ней возникают идеи, как появляются и исчезают чувства и так далее. У Бергсона я нашел размышления о длительности, о сознании, о том, что такое состояния сознания, и все это наверняка сильно повлияло на меня. Тем не менее я очень скоро отошел от Бергсона; это произошло уже на подготовительном курсе.

Первая крупная философская работа, подготовленная в 1927 году, была посвящена образу. Почему? Потому что философия для меня была тогда тем же, что и психология. Позднее я избавился от этих представлений. Есть философия, но нет психологии. Она не существует. Психологией называют или пустую болтовню, или попытку понять, что есть человек, основываясь на философских представлениях.

Я рассматриваю себя как философа-картезианца, по крайней мере в книге «Бытие и ничто».

О философах, которые мне нравились, таких как Декарт или Платон, я прослушал курсы в Сорбонне. Иначе говоря, основное философское образование, которое я получил в эти годы, фактически было образованием школьным. Впрочем, это естественно, поскольку все

равно все завершается экзаменом на право преподавания. После этого ты становишься преподавателем философии, и все в порядке.

Помнится, я сделал о Ницше доклад у Бруншвика, на третьем году обучения в Высшей педагогической школе. Ницше интересовал меня наряду со многими другими философами, но его труды никогда не были для меня чем-то особенно важным.

В «Эмпедокле» мне хотелось показать в романтическом стиле взаимоотношения Ницше, Вагнера и Косимы Вагнер, придав им гораздо более ярко выраженный характер. Я не собирался отражать философию Ницше, мне всего лишь хотелось рассказать о его жизни. Он был другом Вагнера и в то же время был влюблен в Косиму. Фредерика, который стал учащимся Высшей педагогической школы, в конечном счете я идентифицировал с собой, а для остальных персонажей у меня нашлись другие прототипы. Но я так никогда и не закончил этот небольшой роман.

Маркс? Я читал его, но в этот период он не имел для меня никакого значения.

Гегеля я знал по некоторым работам, а также по лекциям, но изучать его я стал гораздо позже, примерно в 1945 году.

Я, конечно, знал, что такое диалектика, уже после Высшей педагогической школы, но не применял ее. Есть места, которые немного напоминают диалектику в «Бытии и ничто», но изложение в целом не носило диалектического характера, и я считал, что ее в этой книге нет. И только начиная с 1945 года...

Я открыл для себя Кьеркегора году в 39-40-м. Я и раньше знал, что такой философ существует, но он всегда оставался для меня всего лишь именем. Почему-то он был мне антипатичен. Наверное, из-за двух «а» [1] . Поэтому мне просто не хотелось читать его.

Чтобы продолжить эту философскую биографию, я должен заметить, что самым важным для меня был реализм, то есть идея, что мир, каким я его вижу, действительно существует и что предметы, которые я воспринимаю своими чувствами, реальны. Этот реализм не сразу нашел у меня достойное отражение, так как, чтобы быть реалистом, нужно одновременно иметь представление о мире и о сознании – именно в этом и заключалась для меня проблема.

Мне показалось, что я нашел решение,– или нечто вроде решения,– у Гуссерля, точнее, в небольшой книге, вышедшей на французском языке, в которой излагались его представления.

Гуссерль считал, что «я» или «эго» – вещь внутренняя по отношению к сознанию, тогда как уже в 1934 году я написал статью «Трансценденция эго», в которой говорилось, что эго есть своего рода квазиобъект сознания и что поэтому существует вне сознания. Эту точку зрения я повторно высказал в «Бытии и Ничто»; я и сейчас придерживаюсь ее, но сейчас этот вопрос не является предметом моих размышлений.

Критики в вопросе об эго придерживаются традиционных представлений. Почему эго должно принадлежать внутреннему миру человека? Если это объект сознания, оно находится снаружи, если же оно находится в сознании, то последнее перестает быть сверхпроницательным; оно вообще перестает сознавать самое себя, чтобы направиться на объект внутри себя. Если сознание находится вне, то внутри него нет ничего.

Вы не являетесь вещью, и в то же время вы объект моего сознания. Именно путем таких рассуждений можно найти смысл понятия «сознание», которое является объективностью в субъекте. Эго – это объект, который приближается к субъективности, но который не находится в ней. Эго не может иметь ничего общего с субъективностью.