Эпоха лишних смыслов
Шрифт:
– Борис! – зову я погромче, убираю руки в карманы и смотрю, как бы мне подняться наверх.
Порыв ветра приносит порядком размокшую газету, и я вздрагиваю, вглядываясь в первую страницу. На ней мы с Максом – но на разных фотографиях. Наследники враждующих семей, два ненавидящих друг друга льва. Гамберотти и Розенблатт.
– Хорошо, не Гильденстерн и Розенкранц, а?
Появившийся из-за стены дождя Макс пинает газету ногой. Он серьезен до крайности. Похож на себя – только чуть порезче (почему он всегда резче чертами лица?), одет, можно
– Олив?
Я поднимаю руку, заткнись, мол. Но шуршание обуви по земле мне, разумеется, мерещится.
– Отличный мир, но я в него не верю. Неправдоподобная модель социального разделения. Давай уже, сматываемся.
– Даже чаю не попьете? – доносится из-за спины голос Бориса.
«Глок» прыгает в руку быстро, Макс управляется со своей «береттой» еще скорее, но Борис не останавливается, подходит к нам, мокрый насквозь, в тонкой рубашке и модных брюках, и не дает причин себя убить:
– Знаете, да, что здесь будет через пять минут?
– Черт, это мы, что ли? – Я мгновенно холодею.
– Ромео и Джульетта тут будет, – фыркает Макс. – Две враждующих семьи, два однополых наследника…
– А неплохой роман, ты зря. – Борис легко встает между нами, почти на той же прямой.
– Еще чего. Бред бредом.
– Нет, – отзываюсь я, глядя, как Борис переводит взгляд с меня на Макса. – Вполне интересная попытка показать, куда приведут эмансипация, феминизм и мужская инфантильность.
– Шутишь, да? – Макс только руками не разводит, и то потому, что держит Бориса на прицеле. – Два пола, независимых от биологического? Львы и овцы? При этом львы номинально выполняют роль мужчин, просто теперь мужчинами могут быть и женщины?
– Давай договорим с Борисом, а?
– Максим, – вдруг вскидывает серые глаза тот. – А чем тебе это не нравится? Ведь в вашей безумной реальности женщины тянут лямку похлеще самых настоящих мужчин. Решения принимают – закачаешься. Все тащат на своих плечах. Чем плохо, что таких людей объединили под названием «львы»?
– Конечно, блин. Я тут сейчас буду выслушивать лекции от сбрендившего еще в семидесятые ученого, прожившего три тысячи лет в выдуманных мирах.
– Он время тянет! – нервно говорю я.
Два льва из враждующих семей полюбили друг друга, и сейчас на место их рандеву приедут обе семьи. Убивать своих блудных детей. А у нас из оружия – «глок», «беретта», и, судя по всему, никакой удачи.
– Я пытаюсь спасти очередной роман. Пока вы ходите по другим и разрушаете человеческое будущее, – спокойно говорит Борис.
Макс делает резкое движение навстречу, но тот поднимает руки в предупреждающем жесте.
– Еще шаг – и Розенблатты приедут на три минуты раньше. А у них полно оружия.
– Не бредь тогда. – Макс расправляет плечи. –
Борис улыбается тонкими бескровными губами:
– А вы деконструируете будущее человечества.
– Это роман, выдумка, понимаешь, роман!
Я отключаюсь от разговора, пытаясь сообразить, как же нам выбираться. У Розенблатт и Гамберотти хоть было что-то, их потом похоронят чуть не как Тристана и Изольду, с деревьями из могил. А наши бренные тела просто закроют прорыв, заземлят его.
– Вы действительно не видите? Действительно не понимаете? – Борис оборачивается ко мне.
Я мотаю головой, не отключаясь от своей темы. По идее, можно открыть выход прямо сейчас, но чем закрывать? Не хотелось бы очередной сексуальной революции в нашем мире.
– Дети, вы же разрушаете романы. Плохие, хорошие, посредственные. Все равно – литературу. Не даете определенному количеству людей прочитать и подумать. Ужаснуться. Переработать информацию, сделать выводы. Не захотеть жить в описанном мире. Или, наоборот, захотеть. Вы убили литературу.
– Пока она не убила нас! – орет Макс. – То, что ты описал – давно в прошлом. Сейчас никто не читает, чтобы сделать выводы. Все читают, чтобы не делать выводов, чтобы забить освободившееся время, понимаешь?! Понимаешь, откуда прорывы?!
– А ты весь такой с выводами, значит?
Макс вытягивает руку, чтобы выстрелить. Борис чуть смещается по нашей оси, и я понимаю, что произойдет через мгновение. Пуля попадет в меня, потому что кое-кто растворится в воздухе.
– Стой! – ору, вздергивая руку, выбирая не лучший вариант. Надо уходить с линии огня, а я трачу время на другое.
Мгновение застывает, размазывается в искусственном воздухе мира. Где-то вдалеке светят фары подъезжающих машин, капли падают за шиворот, бегут вдоль позвоночника. Тик-так. Сейчас мы просто пристрелим друг друга. Борис грустно улыбается – ни дать ни взять джокер. Локи. Демиург. Бог. Инь и Ян. Альфа и Омега. Откуда столько страдания во взгляде?
В воздухе гремят два выстрела, и я замираю, пораженная, с остановившимся сердцем. Борис отлетает с нашей хорды «Оливия – Макс», и на его груди расплываются два красных пятна. Справа на коленях, в измазанных грязью джинсах едет по инерции Гера. Совсем такой же, как обычно. Только за его спиной – непонятно как открытый прорыв. Волосы забраны резинкой, а виски и затылок по линии роста – бриты. В каждой руке по пистолету.
Время отмирает, он вскакивает на ноги, резкий, быстрый, в одно движение засовывает оружие за пояс, хватает нас с Максом – и увлекает обратно в прорыв. Последнее, что я вижу – подъезжающие машины и лежащее под дождем тело Бориса.
На одно мгновение минусовая температура обжигает мокрую рубашку, облепившую тело, но потом я сразу оказываюсь одета в куртку.
– Ну, слава богу, бля, – интеллигентно выдохнул Гера, и я рассмеялась. Снегу, свету фар внедорожника, Мишке, вылезавшему с водительского сиденья.