Эпоха мертвых. Дилогия
Шрифт:
— Значит, я мягкотелый, — негромко и неторопливо проговорил Джефферс. — Да нет, я просто человек.
Грохот выстрела застиг Уитмора в высшей точке ликования, хлестким пинком спустив на грешную землю. Он уже не мог дождаться, когда можно будет отпраздновать успех с шампанским, а потом перейти к чему покрепче — в последние пару лет генерал незаметно даже для себя самого пристрастился к алкоголю, несмотря на ухудшающееся здоровье. Раньше он выпивал умеренно, без особого удовольствия, а теперь вот смаковал каждый глоток огненного зелья. Потом мучился с животом и глотал кучу таблеток, но по-другому уже не получалось.
Мозги
Уитмор был потрясен трусливым поступком подчиненного, который еще и являлся его старым товарищем, и самоубийство Джефферса заслуживало презрения. Но в то же время он сочувствовал полковнику. Тот был слишком человеколюбивым, поэтому в свои шестьдесят два он все еще носил погоны с орлом, а не стоящими рядком четырьмя звездами.
— Сэр, разрешите, мои парни уберут это дерьмо, — пробасил стоящий позади полковник Маккой, моложе Джефферса и Уитмора на добрый десяток лет.
Высокий и плечистый Уитмор перегородил своим телом дверной проем, и невысокому коренастому Маккою приходилось изворачиваться так и эдак, чтобы получше разглядеть последствия трагедии.
Генерал резким, порывистым движением повернулся к полковнику, посмевшего назвать Джефферса дерьмом. Первым порывом было припечатать дерзкого крепыша к полу плотным апперкотом, но такой поступок был недостоин офицера, даже первого лейтенанта. Вместе этого Уитмор вперил ледяные иглы глаз в маленькие темные глазенки Маккоя. Тот не опустил взгляда, на скулах вздулись желваки. Дуэль продолжалась каких-то две-три секунды, но для обоих она значила многое.
— Действуйте, Маккой, — буркнул Уитмор.
Он отстранил полковника рукой и зашагал к своему кабинету, чеканя каждый шаг. Уже у самых дверей он бросил, не оглядываясь, полковнику и двум капитанам, тоже прибежавшим на шум.
— Без веской причины меня не беспокоить, что-то нездоровится, хочу отдохнуть.
— Есть, сэр! — раздалось в ответ.
* * *
Обед получился на славу. Кормили отлично, запасов было в достатке, и с учетом тенденции последних нескольких дней их не берегли — похоже, скоро можно будет возвращаться в свои жилища и попытаться реанимировать страну, кардиограмма которой уже успела распрямиться. Но для таких случаев есть дефибриллятор. В руках умелого мастера и при определенном везении можно вернуть того, кто уже шагнул в пропасть. Если получается с отдельными людьми, от чего не должно получиться с человечеством?
— Скорее бы Витька объявился, — вздохнула Снежана Владимировна. — Все вместе, втроем вернемся домой.
Они с мужем стояли на крылечке летнего дома, их временного жилища в лагере для беженцев близ Дашковки, и любовались ясным днем, переходящим в вечер. Сергей Юрьевич задумчиво курил, пуская в прогретый солнцем воздух
Мимо пробежала стайка возбужденно голосящих мальчишек, возвращающихся с рыбалки — ребята мерялись уловом, беззлобно подначивая друг друга или восхищаясь добычей товарища. Им стоило бы поторопиться — обеденное время вот-вот подойдет к концу.
Все это напомнило Снежане Владимировне советские годы, а именно пионерлагерь. Да, времена были светлые, чистые. Или это люди такими были, а с возрастом их души огрубели и перестали пропускать свет. Кто ж знает, как оно есть на самом деле, но те яркие переживания, полученные в беззаботном советском детстве, питали ее до сих пор. Тогда радости были проще некуда — искупаться в речке, запечь картошку у костра, спеть несколько песен под плохо настроенную гитару. И все, все приносило счастье.
— Думаю, завтра должен быть, — проронил Сергей Юрьевич, туша сигарету о край урны. — Я в него верю, он у нас молодец.
— Молодец-то молодец, только я вот волнуюсь.
— Ты вечно волнуешься, — добродушно хмыкнул в пшеничные усы Сергей Юрьевич и положил руку на плечо жены. — Нагнетаешь, Снежанка.
— Я ведь мать, — отрезала та. — И вообще, Сережа, я поражаюсь твоему спокойствию. Сын невесть где, связи никакой нет, а тебе хоть бы хны. Я ночами не сплю и есть не могу, а ты дрыхнешь до полудня, а сегодня в столовой и свою, и мою порции умял. Как так можно?
— А ты думаешь, Вите будет легче, если я буду изводить себя, как ты? — добродушно возразил Сергей Юрьевич и посмотрел на жену с мудрым снисхождением. — Я ж сказал, что верю в него. Все получится. Завтра, глядишь, уже встретимся, поговорим… Ненормальные-то эти ведь отошли, отстали от нас. Военные уже сегодня уехали, на разведку. Может, на днях домой вернемся. Трудно будет, конечно, но переживем — чего уж только не переживали.
Снежана Владимировна умолкла. Теперь настал ее черед поразмышлять, топя остекленевший от раздумий взгляд в тянущихся до горизонта верхушках деревьев. Недоброе предчувствие зрело уже почти два дня, но она сама не знала, стоит ли доверять себе или можно списать все на банальное волнение. Виктор, в конце концов, был их единственным сыном. Внуков так и не дождались, и это, конечно, грустно. С другой стороны, Лена никогда не нравилась Снежане Владимировне, а здесь, в лагере, невест навалом, бери не хочу…
Думал и Сергей Юрьевич, только не о сыне — ему вспомнился прапорщик Тарасюк, веселый и хитрый мужик, звезда их воинской части и мастер пограничной службы. Так вот, Тарасюк как-то сказал:
— Если посреди ясного дня ты видишь падающую звезду, за которой тянется белая дорожка, не нужно загадывать желания. Лучше скорее заворачивайся в простыню и ползи в сторону кладбища!
Неуклюже пошутив, прапор разражался хохотом, в то время как солдаты обменивались непонимающими взглядами и пожимали плечами. Да, тогда это все казалось каким-то невероятным, несмотря на международную напряженность, куда более сильную, чем в последние годы. Однако жизнь бывает непредсказуема.