Эпоха стального креста
Шрифт:
– И чем же, интересно, так достал вас Корпус? – Я ехидно посмотрел на него. – Когда последний раз я наблюдал вас за работой, энтузиазма у вас было хоть отбавляй!
– А-а-а, надоело, понимаете ли, служить для Ордена извечной затычкой и постоянным посмешищем! – При этих самокритичных словах Конрад даже расправил плечи. – Ни для кого не секрет, что в Главном магистрате меня недолюбливали и при случае постоянно затыкали мной дыры в графике рейдов! Я и отпуск-то ни разу не доотдыхал как приличный человек. Чуть что, сразу Конрад! Конрад туда, Конрад сюда! Конрад здесь, Конрад там! Прямо как
– Да ничего-ничего, продолжайте, – отмахнулся я от его грозящих затянуться надолго извинений. – Я ведь, как вам известно, больше не «командиришко»...
– ...Нет, ну все же некрасиво... Ну ладно... Так вот: когда какой-то ничтожный Бернард берет на себя ответственность пристрелить меня словно... словно чумную скотину какую-то! Вы меня знаете, Эрик, я не обидчив, но такое... такое задевает до глубины души!
Конрад засопел и, как мне показалось, готов был удариться в слезы, но, видимо, посчитав, что крутому байкеру подобное не к лицу, тут же взял себя в руки.
– Ну так что, разлюбезнейший, – вновь обратился он ко мне. – Не откажете в просьбе тому, кто некогда не отказал в помощи и вам?
Я усмехнулся – тертый негоциант действительно имел полное право требовать с меня плату за реннский спектакль, на что и сделал упор при проведении своих переговоров.
– Кем же я должен быть, если бы забыл о таком, ваша честь! – ответил я. – Разумеется, обещаю похлопотать и за вас, вот только гарантировать сейчас ничего не могу. И мы – бывшие Охотники – и вы – инквизитор – не те люди, которых русские примут с распростертыми объятиями. Хотя, если вдуматься глубже, ваша персона будет для князя Сергея весьма ценной. Князь, как говорят, человек образованный и дальновидный, и уж точно не упустит возможности переманить к себе в лагерь эксперта по святоевропейской внутренней политике, причем не дешевого теоретика, а матерого практика.
– Вот это, разлюбезнейший вы мой, истинно так! – обрадовался магистр, которому мои слова, похоже, пролились бальзамом на душевные раны. – Я много знаю такого, о чем русские даже и не догадываются. Я знаком со всеми слабыми местами Корпуса, и не только его. Я прекрасно владею методами ведения допросов даже без применения спецсредств. Я могу заниматься переговорами любой сложности...
– Вот в этом можете меня не убеждать, – вставил я. – В переговорах с Жан-Батистом Реннским вам уж точно равных не было. Вы уделали его как голодный волк домашнего кролика...
– Благодарю за комплимент... Так что такого, как я, в России будет еще поискать...
– Ну вот и расскажете об этом в Петербурге. А сейчас извините – мне некогда...
– Все-все, ухожу-ухожу... Много работы на кухне, знаете ли... – И Конрад, виновато улыбаясь, попятился назад, но прежде чем скрыться с глаз, на всякий случай переспросил: – Ну так мы договорились?
– Не сомневайтесь, ваша честь, – утешил я его по второму кругу. – Отныне вы считаетесь таким же злостным еретиком, как и я. Надеюсь, мои друзья вас поддержат...
– Знаете,
Все хорошее когда-либо заканчивается (впрочем, как и плохое, но только оно обычно переходит в категорию «еще хуже»). Вот и мы, насладившись нашей двухнедельной передышкой, под покровом сумерек выдвинулись далее на восток.
Польская пустошь, до которой мы добрались к утру, оказалась не такой страшной, как Нюрнбергская, хотя тоже изобиловала всевозможными сюрпризами. Но Покрышка уверял, что эти земли знакомы ему лучше, а потому поклялся доставить нас к их восточным оконечностям уже вечером.
И не обманул. Едва лишь время нашего безостановочного (за исключением мелких передышек) броска перевалило за сутки, как на горизонте замерцали сторожевые огни Варшавы – места первых лет службы брата Михаила.
Именно его и Вацлава превосходное знание местности и вывело нас к наиболее безопасной переправе через Вислу.
Так что к рассвету все мы буквально валились с ног – а точнее с колес – от усталости, когда пересекали рубеж последней перед спасительной границей епархии – Прибалтийской. Почти тридцать шесть часов беспрерывного марша заставляли мечтать лишь об одном – упасть и уснуть.
Тишина в радиоэфире говорила о том, что мы пока не достигли зоны активности стерегущих пограничье патрулей Охотников, и этот факт хоть немного, но утешал.
Покрышка довел нас до той самой стоянки, где неделю назад состоялась его встреча с Плешивым Флегматиком, и мы, на скорую руку не то поужинав, не то уже позавтракав, попадали отсыпаться, отключившись быстрее электрических лампочек.
И хотя группа была измождена до предела, сон наш уже не мог считаться безмятежным. Все понимали – ближайшие двое-трое суток окажутся для нас решающими.
25
«– Все убежали? – спросил мистер Смоллетт.
– Все, кто мог, – ответил доктор. – Но пятерым уже не бегать никогда!»
На следующую ночь мы на самой малой скорости начали свое продвижение по Прибалтийской епархии. Забирая постепенно все севернее и севернее, в конце концов нам удалось скорректировать свой маршрут так, чтобы он пролегал параллельно пограничной зоне.
Плешивый Флегматик указал Покрышке несколько мест безопасного форсирования Даугавы, и ветеран мотобандитизма сразу же напрямик и повел нас к наиболее подходящему – в десятке километров от слияния реки с ее мелким притоком Дубной.
Первые признаки присутствия Охотников появились, едва наш кортеж сошел с широкой мельничной дамбы, служившей одновременно и мостом через реку. Включенная рация, словно эхо, донесла до нас ослабленные расстоянием переговоры наших преследователей. Стальной баритон Мясника был невозмутим, как и прежде.
– Через сотню километров будет озерцо с лесистыми берегами, – сообщил нам Покрышка на очередной остановке. – Там и затаимся. Не будем лезть на рожон, пока не определимся, где произведем прорыв.