Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев
Шрифт:
Аналогичным образом королева франков Фредегонда использовала своего маленького сына Хлотаря в качестве щита от поражения. Она велела убить своего мужа Хильперика, чтобы королем стал ее сын. Но тут явился мститель, племянник Хильперика, в сопровождении многочисленных союзников. Фредегонда поставила на карту все – она нанесла по противнику удар на заре и одержала победу; но в течение всей битвы ей пришлось находиться в гуще сражающихся с маленьким Хлотарем на руках.
История норвежских королей, их многовековой конфликт со старыми вождями – херсирами – может служить хорошей иллюстрацией удачи короля. Короли Норвегии были знамениты своей властью и авторитетом. Олав Трюггвасон правил, очевидно, как самовластный деспот: он «заставил Норвегию принять христианство». Тех, кто не хотел ему подчиняться, он калечил, убивал или изгонял из страны. Когда он отправился в поход против вендов, за ним последовали вожди Норвегии и их флоты. В сагах Олава всегда изображали как человека, подчинявшего себе волю народа и его лидеров.
Как только король вторгался в страны, которые, строго говоря, не были его наследственными владениями, к нему приходили местные вожди, считая себя равными ему, и предлагали свои условия. Когда Олав Трюггвасон прибыл на Гулатинг и предложил вождям перейти на его сторону, Эльмод Старый
Инге I Горбатый (1135–1161) – король Норвегии.
подчиниться тебе, то мы будем сопротивляться этому изо всех своих сил, и пусть победа сама решит, [к кому прийти]. Но если ты сделаешь нам достойное предложение, то, быть может, мы перейдем к тебе на службу». За свою верность они запросили ни больше ни меньше чем брачный союз с королевским домом Норвегии и потребовали, чтобы король выдал свою сестру Астрид за их родственника, Эрлинга Скьяльгссона. Конунг сразу же понял, что это предложение очень почетно для него, и содействовал заключению этого брака. Вскоре он созвал тинг и провел другую встречу – с крестьянами, на которой обсудил вопрос религии. И когда Эльмод Старый и Эрлинг Скьялгссон, новый зять Олава, со всеми своими родственниками, поддержали предложение короля, «ни один человек не осмелился высказаться против, и все люди были обращены в христианство». Именно тогда Эрлинг Скьялгссон и отклонил предложение стать ярлом и произнес свои знаменитые слова: «Предки мои были херсирами. Я не хочу носить более высокого звания, чем они». Позже Олаву Святому пришлось заключить соглашение с Эрлингом; будущее показало, что это соглашение оказалось очень удачным, когда Эрлинг собрал армию и явился во главе двух тысяч человек, чтобы потребовать то, что принадлежало ему по праву («Сага об Олаве сыне Трюггви»).
Здесь мы видим испытание сил между старыми конунгами и новым сувереном объединенной страны. И там, где мелкие князья стояли на своей земле, они оказывались победителями. Люди шли за ними, слепо доверяя им, «желая лишь того, о чем они говорили», сомкнув свои ряды, ради защиты требований своих вождей и часто помогали им усидеть на троне – ибо люди делали свое дело в полной уверенности, что их вождя не покинет удача. Йомены верили в нее потому, что испытали ее силу на себе. Эти херсиры принадлежали к народу, который поколение за поколением представлял собой центр жизни в округе; их семья была удачлива и достаточно богата, чтобы принимать авантюристов-одиночек и давать им место в своей свите, чтобы они воевали с врагами. У вождей было достаточно удачи, чтобы поделиться ею с теми, кто пахал землю и пас скот. С их полей на поля соседей перетекало плодородие и богатые урожаи. В свите этих людей могли плыть, подняв все паруса, другие люди. Благодаря мощи этих родовитых людей они завоевывали другие земли, а их удача и мудрость позволяли людям жить в согласии. Херсир был не более деспотичным правителем, чем король страны; быть может, даже менее деспотичным, поскольку у него не было власти командовать людьми. Но на самом деле он имел больше власти, чем суверен. Удача его семьи вплеталась в дела других семей – в их мирные занятия и в их внутренние ссоры. Он выступал судьей в этих спорах, имея на это полное право, поскольку традиционное слово закона и его дух составляли внутреннюю силу его жизни. Он служил олицетворением социального духа, если можно так выразиться; но мы понимаем, что наша современная формулировка не способна охватить все сферы его влияния; ее следует заменить старым выражением: в нем присутствовала энергия закона. Он был объектом очень глубокой зависимости, которая коренилась в уверенности в себе тех, кто от него зависел.
Харальд Прекрасноволосый объединил Норвегию и подчинил себе местных князьков. Но полностью их уничтожить ему не удалось – на это ему и его преемникам не хватило сил. Удаче узурпаторов не удалось даже сокрушить удачу херсиров, чтобы закрепиться в самом народе. Преемникам Харальда пришлось оставить нетронутыми старые отношения между крестьянами и их вождями, так что в реальности на большей части Норвегии они правили через посредство вождей. Пока страна представляла собой собрание земель и люди сохраняли свои старые взаимоотношения с вождями, простой народ мог вступать в контакт с сувереном только с помощью вождей. Снова и снова мы встречаемся с довольно безразличным отношением простых людей к королю; это объяснялось тем, что они считали его чужим. Какое дело крестьянам до короля? Они не ощущали, что его удача движет под ними землю, в то время как удача их херсиров проявлялась в богатых урожаях.
Трудно преувеличить то чувство независимости, которое царило в областях и в людях Норвегии во времена правления Харальда и его династии до тех самых пор, когда началась великая борьба за трон. Но чем больше мы о ней говорим, тем яснее становится для нас сила такого короля, как Олав Трюггвасон. На этом фоне его победный марш через всю Норвегию и поход земли вендов с целью вернуть себе приданое своей жены приобретает истинное величие.
По-другому, но не менее ярко сила монархического принципа проявила себя в битве при Стиклестаде, где право суверена, несмотря на гибель короля и победу крестьян, достигло своего апофеоза. Сравнивая встречу вождей с королем с другой встречей, которая произошла между Олавом Трюггвасоном и Эрлингом в Гулатинге, мы не можем не заметить, что политический статус Норвегии изменился. Это великое событие невозможно понять, не учитывая его связи с процессом усиления королевской власти по всей Европе. Но превосходство Олава весило гораздо больше, чем превосходство любого другого поколения, даже несмотря на то, что в горячке переходного периода одна революция следовала за другой. Чтобы лучше понять, что происходило тогда в Европе, историческую интерпретацию тех событий следует основывать на понимании того, что люди инстинктивно поклонялись удаче суверена, а суверен ни капли не сомневался в том, что ему всегда будет сопутствовать удача. Благодаря взаимодействию этих тенденций, а также религиозных и политических идей, пришедших из других стран, Норвегия из тевтонского королевства превратилась в средневековое христианское государство. Смерть Олава стала поворотным пунктом в истории Норвегии, поскольку все течения времени – национальные и космополитические – слились в сознании Олава и превратили его в святого короля.
Описание конфликта между Олавом и крестьянами, приведенное Снорри Стурлусоном, является достойным противовесом описанию сцены, случившейся в Вестфольде. Значение слов и событий тех незабываемых дней выходит далеко за рамки этого момента, как будто великие силы могли нести историю вперед, туда, где они находили свое выражение в
Может показаться странным, что удача короля, распространявшаяся на всю Норвегию, вдруг теряла свою силу в какой-то конкретной местности. Но это противоречие существует только для нас, ибо мы судим об удаче по ее силе и не замечаем, что главное отличие лежит в ее характере. Удача местного вождя была абсолютной только в пределах какой-то долины, селения и какого-то племени; она могла, конечно, распространяться и на места рыбной ловли за пределами селения или на морские экспедиции, в которые отправлялись жители этой местности; но чтобы покрыть другие земли и сообщества, ей сначала нужно было трансформироваться, вобрав в себя всю враждебную силу и ассимилировав ее.
Каждая удача имеет свой собственный характер. Отправиться на рыбалку с удачей, присущей скотоводам, это все равно что пытаться ловить треску с помощью плуга. Чтобы защитить или завоевать Норвегию, нужно было обладать удачей Харальда. Ярл Хакон из влиятельной семьи, жившей в конце X в. в Хлади, неподалеку от Трандхейма, когда династия Харальда Прекрасноволосого уже близилась к своему закату, сумел узурпировать королевскую власть. Он вел себя очень нагло и властно, и люди хотели избавиться от него. Его положение было весьма непрочным, ибо ему не хватало проницательности и силы характера; но, несмотря на свое недовольство, норвежцам пришлось ждать, когда Олав Трюггвасон обретет удачу и станет достойным противником ярлов Хлади. Когда Олав Трюггвасон прибыл в Норвегию, крестьяне, по свидетельству автора саги, встретили его такими словами: «…после битвы с викингами Йомсборга мы думали, что ни один вождь не может сравниться с ярлом Хаконом в быстроте передвижений и многих других качествах, которые требуются от вождя, но мы все так сильно устали от его наглости, что, как только мы его найдем, он сразу же лишится своего королевства и самой жизни. Мы верим, что благодаря твоей удаче и твоей помощи мы сумеем это сделать, ибо ты – человек удачи, поскольку с первой же попытки сумел убить его сына Эрленда. Поэтому мы просим тебя встать во главе нашего войска». Слова «мы верим, что благодаря твоей удаче и твоей помощи…» помогают нам понять целое столетие норвежской истории («Сага об Олаве сыне Трюггви»). А если мы хотим выяснить, что именно составляло удачу дома Харальда, то прислушаемся к таким словам: «Хамингья [37] норвежского короля заключается в том, что он – король Норвегии, способный быть то в Викене, то в Трандхейме; способный одержать победу с армией Трандхейма и с армией солдат из Викена; способный пройти маршем по всей Норвегии, от одного суда до другого, и совершить нечто вроде ее мирного захвата, как однажды сделал его предок, вооружившись до зубов, когда он подчинил своей воле малых князьков». И единственным объяснением его удачи является рассказ о том, как Харальд это сделал и как его сыновья сохраняли сделанное им.
37
Хамингья (исл. hamingja) —1) дух-покровитель, 2) счастье, удача.
Эту веру в то, что индивидуальная удача является одновременно волей и импульсом, необходимостью и талантом, продемонстрировал с необыкновенным величием последний представитель этой великой династии. Сверриру, никому не известному священнику с Фарерских островов, пришлось выдержать два сражения, когда он высадился в Норвегии и заявил, что корона должна принадлежать ему на том основании, что его отцом был Сигурд Мунн («Рот»), потомок Харальда Прекрасноволосого. Искреннюю веру каждого самозванца в то, что стоит ему объявить себя наследником Харальда, как все люди перейдут на его сторону, Сверрир должен был внушить людям сам. Своими победами он должен был создать убеждение в умах сомневающихся, что удача досталась ему в наследство от самого Олава. Его талант проявился в том, что с помощью своего красноречия, искусства, обмана, мошенничества и коварства он сумел собрать как можно больше доказательств своей правоты и крепко вбить их в головы людей. И эта духовная битва была тем более впечатляющей, что до сознания людей никогда не доходило, что их обманывают, – она шла между инстинктивными чувствами короля и его народа. Верил ли сам Сверрир в традиционную удачу или только работал под потенциальной верой, которая, как он хорошо знал, дремлет в душе народа, совершенно не важно. В истории каждой религии наступало время, когда сильные характеры могли использовать ее как оружие.
Сверрир – самый интересный герой в истории Норвегии, поскольку он перевел старую идею королевской удачи на язык современных теорий о праве и природе королевской власти. Его талант глашатая переходной эпохи проявился в контрасте между внешним выражением и подсознательной логикой. Как только он принялся доказывать законность его прав, он стал толковать псалмы Давида как пророческие, предсказывающие его собственную судьбу. Он называл себя посланцем Бога, который должен поразить наглецов, завладевших троном, не будучи людьми царской крови. Он утверждал, что находит свою опору в идее о том, что король должен вечно советоваться с Богом, что он был призван им и обязан ответить на этот призыв; что он должен будет однажды дать отчет о вверенном ему таланте. Но в глубине души Сверрира, под всеми этими теориями, лежала глубокая убежденность в том, что всякий, кто владеет удачей короля, обладает не правом, а обязанностью требовать своей доли королевской власти и что все право и весь закон в стране должен уступить перед королевским врожденным стремлением править.