Эпопея забытых
Шрифт:
На сердце у всех становилось светлее.
и дивное семя, в сердца упадая,
всходило, большой урожай обещая.
Так было.
Он предан был неким попом,
ползучею гадиной, низким рабом.
Который в бесстыдстве своем окаянном
его погубил своим черным обманом.
Для бога позор и на храме пятно,
для нашей земли поношенье одно —
тот змей, что служителя Божьего имя
похитил — который губами своими
одну
«Вот Левский! Берите!» предатель сказал.
Об имени изверга я умолчу.
Я песню мою осквернить не хочу.
Кормила безумная мать его грудью.
В предательстве равного только Иуде.
И в слезы и в траур поверг он народ.
И он еще жив — среди нас он живет!
А тот, кого изверг тюремщикам предал,
Апостол — каких только мук не изведал
в темнице... Но только над гордой душой
нет власти у них... Он стоял, как немой. —
ни слова! — толпою убийц окруженный...
Не вырвали мольб, обещания, стона...
Предательства не совершил он — пророк.
Он к смерти был близок, от страха далек.
Пытавшим — под каждою пыткою новой —
на все их вопросы твердил он сурово:
«Я — Левский! Ведите!» — но прочих имен
не выдал в застенке мучителям он.
Тиран не сломил его духа, и он
на лютую казнь был к утру осужден.
Одно у царей ненавистных желанье:
убить непокорную гордость сознанья,
и голос, и мысли движенье вперед,
и вечную истину, что не умрет, —
и каждый из них изобрел по секире,
Чтоб уничтожать все бессмертное в мире:
скала — Прометею над бездной морской,
Сократу — отрава со злой клеветой,
и цепь для Колумба, и пламя для Гуса,
и крест и терновый венец для Исуса.
И мучеников озаряло потом
Величье прекрасным и вечным венцом.
Был Левский повешен.
О, слава герою!
Мы видели, виселица, под тобою
вверху, у прямых перекладин твоих,
качающихся столько жертв дорогих.
И видели мы, как тиран веселится
и как над повешенными он глумится...
Жестокая виселица! На тебе
есть отсвет геройства, рожденный в борьбе.
Приспешники рабства, свирепых законов,
насильники, и палачи, и шпионы
пускай умирают в постелях своих
спокойно... Клеймо преступленья на них!
Нет, виселица, не была ты позорной
для Левского! Встала вершиною горной
свобода пред ним. И — пряма и светла —
дорога в бессмертье героя вела.
Бенковски
Георги
Ни души на взгорьях и в долинах ровных,
голые утесы, долы да терновник.
Тишиной могильной скован мир вокруг,
в синеве небесной затаен испуг.
Темный лес, дремучий, лес под небосклоном
тем черней, чем дальше. В поднебесье сонном
медленно кружится, плавает орел,
он почуял падаль, пищу он обрел.
В холодке расселин гады притаились,
молодой кустарник на каменья вылез;
оползни и плеши каменной гряды,
склоны без деревьев, реки без воды
отпугнули взоры, измотали душу.
Из долины горной, из долины влажной
свой отряд выводит богатырь отважный.
То герой Бенковски. Да, Бенковски сам!
Он провел дружину по крутым горам;
а в глазах героя мысль сверкает смело,
гордый луч отваги, свет большого дела.
Чуть сигнал юнака роковой раздался,
и народ болгарский на врага поднялся:
волею железной и железным словом,
слабых наделяет он порывом новым,
клич его раздался: «Что нам смерть сама,
восставайте, братья, сбросьте гнет ярма!»
Все затрепетали перед зовом мощным,
пред героем славным, демоном полнощным,
властно произнесшим страшные слова...
Отчего же долу никнет голова?
Потерпели други в битве пораженье,
нынче каждый сходен с собственною тенью,
семьдесят их было — четверо в живых.
Кто расстался с жизнью в схватках роковых,
кто в полоне жалком. Кто в дороге дальней
нынче, убоявшись участи печальной...
Шли с трудом повстанцы, затаив тоску,
шли по золотому мелкому песку;
ружья без патронов, горные дороги,
трудно шли повстанцы, волочили ноги:
славен был их подвиг, а судьба тяжка,
две недели бродят, хлеба ни куска!
В пекло, в непогоду по лесам скитаясь,
шли сквозь все невзгоды, шли, травой питаясь,
тягостные мысли в голове бегут,
Но светлеют души — ведь Бенковски тут.
Да, Бенковски с ними, молчаливый, страшный,
им в беде поддержка и пример всегдашний.
Бледный и усталый, молча он идет,
иногда лишь властно вымолвит: «Вперед!»
Он ведет отряд свой далеко-далёко,
а на лбу морщины пролегли глубоко,
в голове героя пестрых мыслей рой,
ясных планов проблеск, свет и мрак порой.