Эр-три
Шрифт:
Через десять минут, зарегистрировавшись на рейс и получив уведомление о том, что plavsredstvo вот-вот будет подано под посадку, мы стояли на широком пассажирском причале. Вокруг нас было немноголюдно: то ли мы выбрали не самое популярное время, то ли особой любовью не пользовался маршрут. Смотреть на людей мне быстро наскучило, и я обратил взор свой к слегка рябящей глади залива.
Шерсть на многострадальном загривке моем поднялась совсем уже вертикально: вопреки ожиданию, к причалу подходил никакой не кораблик, пусть даже и современный. Монструозного вида аппарат напоминал аэроплан, только полностью металлический и совершенно
Я плотно сжал челюсти: подзабытый испуганный скулеж снова пробивался наружу. Кошмар, было отпустивший меня буквально накануне, предстал передо мной в виде еще более страшном, чем раньше, ведь аэроплан — штука куда более страшная, чем, в общем, безопасный и комфортный дирижабль. И на нем, на этом монстре, мне предстояло лететь.
Глава 9. Океан и океан
Боялся я, кстати, совершенно зря.
Жуткого вида и колоссальных размеров аэроплан действительно оказался судном на какой-то малопонятной разновидности воздушной подушки. Он (или оно), конечно, летел (или летело), но на высоте совершенно несерьезной, очевидным образом опираясь всей своей огромной массой на поверхность холодного северного моря.
Против того, чтобы лететь на такой высоте, мой внутренний пес со встроенным куда-то внутрь рептильного мозга альтиметром не возражал, и, вместо того, чтобы скулить в самом незаметном углу, ваш покорный слуга вальяжно расположился в объятиях уютного дивана с миской чего-то фруктового на подлокотнике.
Места наши оказались в салоне первого класса: только так и можно было объяснить кожаную (я принюхивался!) обивку сидений вместо велюровой, огромные окна во всю стену вместо подслеповатых иллюминаторов и общую атмосферу комфорта и неприличной даже немного роскоши, зримо наполняющей салон.
Экраноплан — а я уже выяснил, что наш чудо-транспорт стоило называть именно так — несся над водной гладью ровно, без рывков и ожидаемых от невысоко, но летящего, судна, воздушных ям. Некая вибрация, конечно, ощущалась, но на самом дальнем крае восприятия, будто и не было ее вовсе.
Американский инженер флиртовал с юной пассажиркой. Пассажирка глупо и невпопад хихикала: обрывки фраз, доносившихся до моего уха, собирались в анекдоты, самые свежие из которых безнадежно устарели еще до моего рождения.
Переводчик и гид Анна Стогова читала с экрана маголограммы что-то, мне с моего места невидимое, но интересное, погрузившись в текст с головой.
Ученый администратор Наталья Бабаева, успев только разместить своих подопечных (нас) на диванчиках салона, куда-то вышла и пока не возвращалась.
Профессор Амлетссон же в моем единственном лице предавался одному из излюбленных своих занятий: деятельно бездельничал.
В пользу безделья говорила максимально вальяжная из доступных мне приличных поз: я, натурально, развалился на диване, и даже хвост не поджал, а отставил в сторону, благо, размеры сиденья это позволяли с запасом. Деятельность же заключалась в том, что я очень внимательно изучал окружающую обстановку, глазами и не только, и она, обстановка, нравилась мне все больше.
Дома, что
Подумалось, что у такой колоссальной разницы в отношении к настоящему ученому и уважаемому профессору по разные стороны государственной границы Советской России должны быть причины, и носят они, скорее всего, ресурсный характер. Например, для того, чтобы я мог вот так прокатиться на роскошном скоростном судне, где-то в далекой Sibir’ работают, не покладая рук, несколько десятков политических заключенных или просто местных жителей, простоватых и замороченных.
Еще подумалось, что надо будет обязательно попробовать выдернуть сюда Рыжую-и-Смешливую: возможно, мои профессорские льготы хотя бы краешком, но распространятся и на нее, и дать ей ощутить то же, что сейчас радостно чувствовал я, было бы попросту честно. Еще я, конечно, здорово соскучился, хоть и не видел предмет своей зверской страсти всего несколько дней (конкретно, четыре).
Вернулась Наталья, следом явился стюард: товарищам пассажирам, как перевела мне со своего дивана молчавшая до этого времени девушка Анна Стогова, предлагалось проследовать в буфет.
– Я не пойду, извините, - сообщил я стюарду. Тот взглянул на меня внимательно и немного укоризненно: наверное, в виду имелась серьезная работа, проделанная обслуживающей частью экипажа для того, чтобы вкусно накормить внезапно закапризничавшего меня. Мне стало неловко.
– Аллергия. Страшная, буквально на все подряд. Питаюсь… Так себе питаюсь, извините.
Анна Стогова собралась было переводить, но стюард вдруг ответил сам, на бытовом, но понятном, британском.
Оказалось, что мои, профессора Амлетссона, предпочтения, были доведены до поварской бригады в самом начале пути (так вот куда на самом деле ходила администратор Наталья Бабаева!), что ничего необычного или невыполнимого в предпочтениях нет, что лично он, как стюард, приветствует мой сознательный отказ от алкоголя и вредной пищи, а запас рыбных блюд на борту велик и разнообразен…
Следовало одно: идти в буфет не просто стоит, но сделать это нужно обязательно: люди старались конкретно ради меня, и я… Вдруг понял, что заражаюсь, как гриппом, удивительным духом этих невероятных людей!
Пассажиров в буфете оказалось немного: то ли в первом классе, то ли вообще на борту, и были мы, практически, одни. Американский инженер, советская переводчица, не менее советская администратор и исландско-ирландский профессор — и только в самом дальнем от нас углу буфета неспешно и основательно насыщалась немолодая пара полуросликов.
– Разумеется, я слышал о династии археологов Бабаевых, - ответил я на заданный чуть раньше вопрос. О том, что слышал я о них впервые не далее, чем сегодня утром, я умолчал, как о детали малозначимой и ни на что не влияющей.
– Известная фамилия, птицы высокого полета и явленные чаянья буквально всей мировой науки.
– Да, примерно так, - Хьюстон согласно кивнул.
– Чуть менее пафосно и саркастически, но так. Ребята совершенно чумовые: примерно каждое второе историческое открытие этого века и последней четверти прошлого — в их семейном активе.
– Я принялся лакать из вновь принесенной миски, и инженер едва заметно поморщился.