Эра милосердия (худ. В. Шатунов)
Шрифт:
— Тамара Подшибякина поздравляет своего брата Василия, прибывшего из далёкой Воркуты! — И джаз взрывался: «Еду, еду, еду к ней, еду к любушке своей», а брат Василий, который, судя по жёлтым фиксам и косому шраму на роже, в Воркуте не геологом служил, пускался вокруг фонтана вприсядку…
Жеглов сидел, упёрши крутой подбородок в сжатые кулаки, и смотрел на бушующих вокруг него людей добрым глазом, и я был уверен, что он изнемогает от желания проверить у них всех документы. Но он не за этим сюда явился сегодня и потому сидел совершенно неподвижно,
По залу ходила красивая статная брюнетка очень важного вида, уже в годах, лет за тридцать, в белой наколке на волосах, и катала перед собой стеклянный столик на колёсах. На полочках столика лежали коробки шоколада «Олень», печенье «Красная Москва», конфеты «Мишка», бутылки марочного коньяка, папиросы «Герцеговина Флор», «Северная Пальмира», «Дюшес». Эта самоходная буфетчица подкатывала к столам своё богатство и предлагала мужчинам сделать подарок дамам. Некоторые отворачивались, другие говорили ненатурально бодрым голосом: «У нас своего полно», а третьи брали что-то со стеклянной тележки. Брат Василий из Воркуты взял вазу с фруктами, папиросы и бросил на поднос пачку денег. Я подумал почему-то, что Фокс, наверное, тоже у неё покупает с лотка. Как странно, что за эти глупости и другую подобную чепуху он готов убить человека! Наверное, всё-таки уголовник — это немного сумасшедший тип…
Самоходка-буфетчица подкатила ко мне, улыбнулась сахарно, спросила:
— Не желаете взять чего-нибудь? Папиросы? Шоколад?
Я ещё раз посмотрел на её стеклянную телегу и подумал, что она должна стоить больше моей зарплаты за год.
— Нет, ничего не хочу…
За моей спиной хлопнула дверь, я бросил «косяка» назад: мимо прошёл высокий мужчина в военной форме без погон и остановился в середине зала, оглядываясь не спеша, хозяйски в поисках места. Или просто осматривался, не знаю, мне ведь его лица уже было не видно. Я только Жеглова с Соловьёвым видел.
— Возьмите тогда «мускат», его в буфете нет… — не отвязывалась от меня самоходка.
— И «мускат» не хочу, — сказал я негромко, но твёрдо, глядя в сторону Жеглова.
А Жеглов вообще смотрел вбок, будто его больше всего на свете интересовали золотые рыбы в фонтане. Дико гремел джаз: «Путь далёкий до Типерери», и прямо в мою сторону было повёрнуто лицо Соловьёва; белое, смазанное во всех чертах, слепое от страха и ненависти, оно обращалось к вошедшему, как немой вопль ужаса и злобы, и я понял, что в десяти шагах от меня стоит Фокс.
И понял, что Жеглов тоже видит Фокса. Я понял это потому, что, глядя в сторону, Жеглов что-то быстро беззвучно шептал этому трусливому идиоту Соловьёву; он наверняка приказывал ему отвернуться, но тот впал в паралич. Ничто — ни страх наказания, ни позор, ни презрение товарищей — уже не имело над ним власти, и только звериный, животный страх перед Фоксом, видимо напугавшим его на всю жизнь, царствовал над ним безраздельно.
Я соскользнул с табурета на пол, а самоходка мне сказала:
— Вот наверняка
— Отвяжитесь, мамаша, — сквозь зубы процедил я. — Сколько раз говорить…
Фокс увидел Соловьёва, он медленно поводил сухой головой на мускулистой шее, взгляд его замер на Жеглове, равнодушно разглядывавшем рыбок, только мгновение он смотрел на него, и я понял, что побоище разразится именно в зале, а не так, как мы планировали. Он стоял шагах в десяти от меня, и я мог бы броситься на него сзади, но Жеглов приказал: «Начинать по моей команде…»
— Фу, как вы грубо разговариваете! — задудела рядом самоходка. — А ещё совсем молодой человек, офицер наверное…
— Отойдите… — успел я сказать. А Фокс быстро обернулся назад, взгляд его метлой прошёл по залу, и я понял, что он меня зацепил. Ну и чёрт с ним, он всё равно в мышеловке — впереди Жеглов, сзади я. И мимо меня он не проскочит, это уж будьте уверены!
Фокс ещё стоял несколько секунд, будто раздумывая, остаться здесь или идти дальше, повернулся к самоходке и коротко, властно бросил:
— Марианна, иди сюда!
Сейчас он стоял лицом ко мне, и я видел, как поблёскивают у него на кителе золотые лучики ордена Отечественной войны. Ну подожди, подонок! И за чужие ордена ответишь!
Самоходка рванулась к нему, забыв обо мне, обо всём на свете:
— Добрый вечер! Здравствуйте, дорогой вы наш!.. Что вы желаете?..
Фокс наклонился над телегой, словно его и впрямь интересовал её коммерческий гастроном. Он брал в руки бутылки, перебирал неторопливо коробки, а сам исподлобья присматривался к Жеглову и косил в мою сторону. Я сообразил, что он хочет взять в руки пару бутылок для рукопашного боя, и сделал два шага к двери, посмеиваясь в душе: значит, Фокс опасается доставать здесь пушку, а бутылок его паршивых я не сильно боялся.
— Белый танец! Дамы приглашают кавалеров! — заорал саксофонист.
Все встали со своих мест, я на миг потерял из виду Жеглова, и тут произошло нечто совсем непонятное — Фокс громко сказал самоходке:
— Ну что, давай, Марианна, потанцуем напоследок…
— Мне нельзя… — начала говорить она, но Фокс уже крепко ухватил её в объятия, и я увидел, что он стоит с ней у пустого столика перед окном. И дальше всё закрутилось с невероятной скоростью, безумие и ужас происходящего поглотили меня полностью.
Фокс рывком поднял Марианну в воздух, и она ещё не сопротивлялась, лишь по её лицу, красивому, смуглому, потерянно плыла испуганная улыбка. Ногой она задела свою стеклянную лавку, и по полу со звоном, треском и грохотом покатился весь гастроном. Испуганно вскрикнула какая-то женщина, дико заголосила Марианна, я бросился к ним, видя, как толпу рассекает наперерез Жеглов, но Фокс нас всех опередил. Отшвырнув ногой стулья, он как-то по-рачьи бежал спиной вперёд к окну, неуклюже, но проворно. И стрелять мы не могли, потому что он всё время прикрывался визжащей и дёргающейся у него в руках Марианной.