Эра осторожности [Эпоха нерешительности; Век нерешительности]

Пол Фредерик

Форрестер полностью отдался празднику.

— После всего, — закричал он Эдне, — это не имеет значения. Ведь у нас нет будущего, верно?

— Дорогой Чарльз, — ответила она, — замолкни и снимай с себя одежду.

Ничуть не удивленный подсказкой Форрестер внимательно смотрел за поведением остальных. Накидки, платья, нижнее белье летели на пол, где подбирались маленькими металлическими агрегатами.

— Почему бы и нет? — засмеялся он и швырнул ботинок в один из агрегатов.

Тот, как котенок, поднялся на задние колеса и поймал предмет в воздухе. Все спускались

ниже, теряя последние остатки одежды на каждой ступеньке. И вот зал с высокими сводами, где смех и разговоры напоминали линчевание.

Дверь закрылась. Струи джоймейкеров исчезли. Водопады резкого, холодного вещества обрушились на людей, отрезвляя их.

Чарльз Форрестер не прожил и сорока лет фактической полноценной жизни — когда бьется сердце и работают легкие. Первая, большая часть его жизни, протекала в двадцатом веке. Вторая, измеряемая днями, началась после долгого пребывания в морозильной камере.

Но пять столетий, которые незаметно прошли для Форрестера, были реальны для всего остального мира. В каждом столетии — сто лет, в каждом году — 365 дней, в каждом дне — двадцать четыре часа.

Из всех событий, пронесшихся за пять веков, Форрестер мог усвоить немногое. Он не мог понять принципа действия аэрозолей. Играя кнопками джоймейкера и следуя советам друзей, Форрестер попробовал эйфорики и психостимуляторы, тонизирующие и снотворные коктейли. Но впервые он попробовал смесь, не оглупляющую, а улучшающую восприятие. В этом зале, куда его затащили Эдна и Тайко, находились сотни мужчин и женщин. А он, впервые в жизни, начал полностью воспринимать их чувства.

Он обернулся и посмотрел на Эдну. На ее лице не было косметики. Глаза ее были холодны и не мигали.

— Как ты противен внутри, — сказала она.

Слова прозвучали так, будто она ударила его по лицу.

Но Форрестер не удивился. Его переполнял гнев. Он выкрикнул:

— Ты шлюха. Я думаю, что твои дети будут такими же. — Он даже не думал, что может сказать что-либо подобное.

— Молчи и ползи, — вмешался Тайко.

Форрестер небрежно заметил:

— Ты беспринципен, мягкотел и продажен. Не правда ли?

Неожиданно Эдна кивнула, соглашаясь, но сказала:

— Бедный камикадзе, любящий покопаться в дерьме. Вульгарный и глупый. — Он растерялся, но она нетерпеливо продолжила. — Иди сюда, камикадзе. Очистись. Может быть, ты ревнуешь?

Вокруг не было дискуссий, только бессмысленные оскорбления и ругань. Форрестер всего этого не замечал. Все его внимание было сосредоточено на Эдне. На девушке, которая ему нравилась, но которую он хотел оскорбить и унизить. Он прошипел:

— Я уверен, что ты не беременна!

— Что? — опешила она.

— Эти разговоры насчет выбора имени! Решила меня обмануть, чтобы женить на себе.

Она с отвращением посмотрела на него:

— Пот! Я имела в виду наше реципрокальное имя. Чарльз, ты разговариваешь, как идиот.

— Вы оба идиоты! Ползите! — взвизгнул Тайко. Форрестер взглянул на него. Тайко стоял на коленях в жидкости. Не в жидкости — в грязи! Она сочилась из отверстий в стене. Остальные тоже барахтались в

грязи. В тысячный раз после холодного сна Форрестера снова мучили вопросы. Что здесь происходит? И что, черт побери, Эдна понимала под реципрокальным именем.

Но она настойчиво тянула его вниз, на пол, залитый кашеобразной субстанцией.

— Сюда, — кричала она, — ты не прав, но все равно иди сюда, потливый камикадзе.

В этот момент воздух перезарядили на стимулятор, открывший ворота чувств Форрестера. Он напоминал ЛСД или супербензедрин. Он увидел новые краски спектра, мог слышать летучих мышей в ультразвуковом диапазоне, новые запахи, вкусы, которых он раньше не знал. Он прекрасно понимал, что это какая-то разновидность организованного ритуала, целью которого являлось полное расторможение человеческих чувств, тщательно скрываемых в обычной обстановке. Сдержаться? Он не мог остановиться! Он понимал, что позже будет сожалеть о своих словах, будет испытывать отвращение к самому себе. Но сейчас он говорил все, что накопилось.

Эдна кивала, отвечая тем же:

— Ревнивец, — визжала она, — типичный грязный собственник! Грязный внутри, мусор!

— Почему бы мне и не ревновать? Я любил тебя.

— Гаремная любовь, — бесцеремонно вмешался Тайко. Какой-то мужчина с грязным лицом пытался его остановить. — Она безмозглый сгусток похоти, но она человек, и как ты смеешь претендовать на нее?

— Вранье! — взревел Форрестер. — Ты, претендующий на звание мужчины! Лучше бы ломал свои машины! — Он был взбешен, но часть его сознания спокойно анализировала обстановку. Он был крайне удивлен своим оскорблением в адрес Тайко. Или Эдны, в конце концов. Ему вовсе не хотелось так говорить. Он осмотрелся и увидел, что он единственный, кто еще стоит на ногах. Остальные валялись в грязи, извиваясь и ругаясь. Форрестер опустился на колени.

— Что это за дуракаваляние? — спросил он.

— Молчи и ползай, — заявил Тайко, — уничтожь в себе хоть часть животного.

И Эдна вторила ему:

— Ты портишь настроение окружающим, если не ползаешь! Научись ползать, только тогда научишься ходить.

— Я не хочу ползать, — отрезал Форрестер.

— Ты должен. Помоги себе очиститься. Тайны, как нарывы… Разумеется, вы, камикадзе, любите загнивать.

— Но я не должен…

Форрестер смолк, но не потому, что ему так хотелось. Он не мог сказать правду и соврать тоже не мог. Чарльз собирался только заявить, что никаких тайн у него нет.

Если бы он начал говорить, то рассказал бы много лишнего. Все частицы его мозга в протесте кричали «нет»!

Если бы он еще хоть немного задержался в этом зале, то все услышали бы о его соучастии в побеге сирианина. Что по его вине человечество может быть уничтожено.

Стирая грязь и разговаривая сам с собою, Форрестер побежал. Он увертывался от цепких рук недовольных, перепрыгивал через корчащиеся тела и, наконец, выскочил в раздевалку. Там он умылся душистым аэрозолем и стал обсыхать под ярким светом. Появилось чистое белье, но это его не порадовало. Он восстановил самоконтроль, но вернулись воспоминания.