Ералашный рейс

Новиков-Прибой Алексей Силыч

— Фу, какая скверная погода!

В капитанской каюте, куда позвали машиниста, он, раскладывая на столе бумаги, заговорил мягко:

— Ну-с, товарищ Самохин, приступим к делу. Садитесь на диван, устраивайтесь поудобнее.

Потом началось обычное: где родился, когда, где служил раньше. Вся эта канитель раздражала Самохина, но он решил крепиться и, отвечая, лишь хмурил брови. В дальнейшем пришлось повторить то же самое, что уже рассказывал начальнику милиции.

Следователь, задавая вопросы, говорил тихо и ласково,

не повышая голоса, но в круглых глазах его было что-то подстерегающее.

— Трудно допустить, дружище, чтобы вы не знали, куда исчезли с парохода люди.

— На вахте я был в машине. Как же я мог видеть, что делается на верхней палубе?

— Ну хоть крики какие слышали?

— Да, слышал. Только ничего не мог разобрать: погода была плохая, судно билось о камни, а притом еще световые люки над машинным отделением были закрыты.

Следователь не отставал:

— Скажите, товарищ Самохин, какое это у вас недоразумение произошло недавно в трактире с тремя матросами?

Машинист немного удивился, что ему задают такой вопрос.

— Никакого недоразумения не было: просто я им морды побил.

— За что?

— По пьяной лавочке. Они первые начали.

Следователь посмотрел на крепкую фигуру машиниста, на его длинные, как у обезьяны, руки с толстыми узловатыми пальцами. Мысленно он уже торжествовал, что сейчас поймает преступника.

— Значит, вы настолько сильный, что могли справиться один с тремя матросами?

Машинист, теряя терпение, в свою очередь спросил:

— А для чего это вам нужно знать об этом? Разве борьбу хотите со мной устроить или на кулачки побиться?

Следователь сделал строгое лицо.

— Я бы вам советовал отвечать вежливее, а не прикидываться дурачком. И еще советую — принять во внимание, что суд бывает всегда милостив к тем, кто чистосердечно раскаивается в своих преступлениях. Я полагаю, что вы все-таки раскроете мне тайну об исчезновении людей.

— Я все сказал. Могу прибавить насчет вашего совета.

Следователь насторожился.

— Я вас слушаю, гражданин Самохин.

Машинист заговорил сдавленным голосом:

— Бывали у нас на Руси всякие советники: титулярные, тайные, действительные тайные. А теперь, оказывается, мы и без них хорошо можем обходиться.

У следователя покраснели уши.

— Как видно, вы тертый калач.

— Да, и тертый, и мятый, и битый, и всеми собаками травленный.

— Мне с вами трудно разговаривать.

— Я бы на вашем месте давно бросил эту канитель. Какой толк? В четыре ноздри нюхайте и все равно никакого преступления с моей стороны не найдете.

Помолчали, подкарауливая один другого враждебными взглядами.

— Хорошо! — заволновался следователь. — В последний раз я с вами говорю. Допускаю, что судно село на камни и стало разбиваться, как явствует из вашего показания. Будь я на вашем месте…

Машинист наконец не выдержал и грубо перебил:

—

Что? На моем месте? После этого вам пришлось бы дня три свои галифе полоскать.

Следователь закричал:

— Вы не только преступник, но и хам еще при этом!

— Тем же концом и вас, господин хороший!

Следователь, дрожа от ярости, быстро сложил бумаги в портфель и, словно от пожара, выскочил из каюты.

На палубе с ним встретился поджидавший его директор.

— Ну что? — спросил он.

— Невозможный человек! — загорячился следователь. — Наговорил мне дерзостей. Таких нахалов я еще ни разу не встречал в своей практике.

— Не признался?

— Подобные типы никогда не признаются. Самохин — хитрый и злой человек, способный совершить самое чудовищное преступление, и я нисколько не сомневаюсь, что он является виновником в этом загадочном и темном деле, как исчезновение людей с парохода. Придется подвергнуть его предварительному заключению.

— Знаете что, товарищ следователь? Попробую я с ним еще поговорить. Я хорошо знаю матросскую психологию. Может быть, мне удастся кое-что узнать от него. А вы пока подождите меня в рулевой рубке. Меня ужасно интригует этот Самохин: или он герой, или разбойник. Я не могу спокойно заниматься другими делами.

Войдя в капитанскую каюту, директор ласково поздоровался с машинистом. Начал он издалека, ругнул следователя за его заносчивость и неумение ладить с людьми. Потом спросил:

— Скажите, товарищ Самохин, какого вы мнения о капитане Огрызкине?

— Настоящий морской волк, только зубы у него телячьи, — хмуро ответил машинист.

— Я вполне согласен с вашей характеристикой, — льстиво улыбаясь, заговорил директор. — Вы удивительно меткий человек! И знаете что? Между нами говоря, я держал Огрызкина на судне только из жалости к старику. И вообще я дорожу всеми, кто служит в нашем пароходстве. А за хорошего моряка я расшибусь, но не дам его в обиду. Вы это сами знаете. Когда на вас поступила жалоба, что вы избили трех человек, — уволил ли я вас? Нет! Потому что вы прекрасный машинист. И теперь заявляю: если только вы, товарищ Самохин, все расскажете мне откровенно, что случилось с людьми на пароходе, я приму все меры, чтобы всячески поддержать вас перед судебными властями.

Машинист, не спускавший с директора пристального взгляда, лениво процедил:

— Вы очень добрый человек, верю — вы хорошо поддержите, как поддерживает петля приговоренного к виселице.

Директор, смутившись, начал горячиться:

— Даю вам честное слово, что всеми мерами буду защищать вас!..

Машинист ехидно улыбнулся.

— Подождите, гражданин директор, давать честное слово. У человека все слова должны быть честными. А вы для меня выделяете какое-то особенное честное слово. Значит, остальные слова у вас нечестные. А нечестные слова могут быть только у нечестного человека.