Эрбат. Пленники судьбы
Шрифт:
Рин-Дор Д'Хорр был одним из тех, кого боялись, и до высокого колдовского мастерства которых только мечтали дорасти. Человек маленького роста и большого ума, которому молодежь меж собой дала немного язвительную кличку — Москит. Пусть он не задался ростом, но зато власть приобрел большую, обидчиков «кусал» больно, и надо признать, этот человек был одним из тех, кого много позже назовут «великим, но недальновидным». Умный, жесткий, волевой, и притом весьма злопамятный. Довольно опасное сочетание…
Вместе со своими давними товарищами Москит крепко держал конклав твердой рукой, с неприязнью относился к непонятным фантазиям и ненужным, на его взгляд, экспериментам честолюбивой
Конечно, жизнь идет своим чередом, в нее всегда приходит что-то новое, которое, нравится это некоторым или нет, но надо принимать. Спорить с этим очевидным понятием просто глупо. Наиболее прозорливые старики в конклаве это понимали, и не возражали против введения некоторых изменений как в науке и исследованиях, так и в политике и жизни Нерга, тем более, что в то время это действительно было необходимо. Думается, что со временем, скрепя сердце, и Москит должен был бы признать, что определенные изменения, и верно, нужны, только вот ему для этого не хватило времени. А, может, причиной всего было упрямство старого колдуна и его нежелание перемен, к тому времени достигшее своего предела…
Дело в том, что подрастающие молодые колдуны, словно волчата, хлебнувшие крови, рвались к главной добыче, то есть к самым вершинам власти в конклаве. Однако Рин-Дор Д'Хорр посчитал (и это была его основная ошибка), что галдящая и требующая для себя немыслимых привилегий (по его понятиям) молодежь еще недостаточно опытна, и, при том, обладает далеко не всеми необходимыми знаниями, чтоб претендовать на высокие места в конклаве, решать судьбу страны, или же диктовать кому-то свою волю. Молоды, мол, да вдобавок ко всему наглы и невоспитанны. Вот годков через десять, если они к тому времени хорошо подучатся…
К сожалению, старый колдун совсем забыл о том, что волчата быстро превращаются в хищных волков, которые не боятся ничего, кроме грубой силы. И еще молодые волки жаждут крови, которую каждый из них уже успел не раз вкусить, добираясь до заветного членства в конклаве… Вдобавок волчата сумели сбиться в большую стаю, а с этой опасностью следует считаться даже заматеревшим в сражениях старым бойцам. Так что если от вожделенной цели жаждущих боя молодых волков отделяет недовольство каких-то замшелых пеньков, у которых от старости мозги давно покрылись плесенью, то пусть те пни во всем последующем винят только себя — в конце концов на этом свете трухой становится все, и первым в прах превращается именно то, что мешает идти вперед и беспрестанно путается под ногами… У стаи могут быть лишь сильные вожаки, из числа тех, что могут не только завоевать, но и удержать свое место под солнцем. Ну, а те из старых волков, что вздумают воспротивиться силе молодых, быстро ощутят на своей шее тот самый мощный захват железных клыков, после которого
Однако оскорбленные и преданные учениками старики вовсе не собирались сдаваться без боя. Оно и верно: среди тех, кто в свое время пробил себе дорогу в конклав, слабаки не встречались. Были, пусть и старые, но бойцы, не привыкшие просить милости у победителя. Матерые, пусть и постаревшие волки, даже лишенные многого — с такими всегда надо считаться…
Теперь уже доподлинно неизвестно, кто именно из тех стариков, которых с треском выставили из конклава, подал идею насчет похищения наиболее ценных рукописей из главного хранилища, но все остальные полностью поддержали это безумное предложение. Старики были глубоко оскорблены, а от обиженных людей трудно ожидать полностью логичных поступков. Возможно, изгнанные из конклава этими своими действиями на что-то рассчитывали…
Сейчас на этот вопрос уже не ответить, однако каждому ясно, что внезапная потеря власти больно бьет по человеку. А если учесть, какая власть у них была еще совсем недавно, и что они потеряли!.. Падать вниз всегда больно и нестерпимо обидно, и вдвойне, а то и втройне тяжко рухнуть с той вершины, на которую они в свое время сумели взобраться с таким трудом. Подобные обиды просто так не забываются, а чувство мести часто затмевает голос рассудка, так что последствия могут быть весьма непредсказуемы.
Так случилось и здесь. Старики прекрасно понимали, что те, кто в открытую восстанут против молодых захватчиков, долго не протянут — не те сейчас времена, и не те обстоятельства, чтоб новая власть в конклаве проявляла милость к поверженным, тем более что эти поверженные были все еще очень опасны. Как было сказано: большинству из тех старых членов конклава, которые все еще противятся переменам, нечего делать в столице. Однако в память об их прошлых заслугах старикам дозволили удалиться живыми в ссылку. Но каждому было поставлено одно условие — изгнанным следовало навсегда забыть о возвращении назад!
Что ж, старики, как им и было приказано, покинули столицу Нерга, только вот направились вовсе не туда, где им было велено скоротать оставшиеся дни своей жизни. Вернее, старые колдуны не уехали к месту своего изгнания, а сбежали туда, куда сочли нужным, взяв с собой лишь самое необходимое. Каждый их беглецов забился в свое тайное место, о котором не знали другие, и, естественно, прихватил перед убытием некоторые из самых ценных манускриптов, находящихся в главном хранилище Нерга, а уж кто и что именно оттуда похищал — это старые вояки решали самостоятельно, отбирали манускрипты на свой вкус и исходя из собственных пристрастий, тем более, что в том хранилище было, что взять…
Естественно, что после обнаружения пропажи на ноги были подняты все силы, и кое-что сумели вернуть. Кое-что, но далеко не все… Во всяком случае, со свой частью похищенного Рин-Дор Д'Хорр не собирался расставаться ни в коем случае. И он все рассчитал верно…
…По пыльной проселочной дороге устало брел невысокий худой старик в бедной одежде. За собой он вел старого ослика с навьюченными на него тяжелыми переметными сумками. Скорей всего, старик возвращается домой из ближайшего города, продав там свой нищенский товар и заработав при том пару медяков. Любому — хоть стражнику, хоть разбойнику — каждому понятно, что в этих старых сумках не может быть ничего иного, кроме нищенского скарба, или же такой ерунды, ради которой в полуденный зной не стоит даже сдвинуться с места, чтоб останавливать старика и проверить его дорожные сумки. Вряд ли у него под заплатанной одеждой найдется монета богаче медяка, да и ту, если будет отдавать, всю обольет слезами.