Эрдейский поход

Мельников Руслан Викторович

А иначе как бы германец достал оборотня копьем?

– Я ведь говорил уже, что прошел то же посвящение, что проходил и ты, русич.

Сакс тоже отвечал по-немецки. Правда, отвечал, даже не поднимая глаз на собеседника. Все его внимание по-прежнему было сосредоточено на волкодлаке.

А прибитая к земле тварь уже походила на человека куда как больше, чем на зверя. Шерсть, правда, не опала полностью и еще скрывала голое тело, но лапы, определенно, были теперь руками. И ногами.

Тварь лежала на боку. Копье вошло под самое седалище, разорвав

обе ляжки. Рана – большая и сильно кровоточит. Кровь – темнее, чем у человека, но и не вовсе черная, как у упыря, – заливает и ноги, и срам. Не мужской – женский.

И на мохнатом еще торсе – высохшие отвислые груди.

– Баба, – поразился Всеволод. – Зачем она обращается в человека?

– Серебро жжет нечисть, а осина вытягивает из нее последние силы, – все так же, на своем родном языке, объяснил Конрад. – В человеческом облике боль от серебра и осины не столь мучительна. В человеческом облике вервольфу легче переносить такую боль. Ну и еще...

– Что?

– Думаю, тварь хочет нас разжалобить. Надеется – пощадим.

– Пощадим? – свел брови Всеволод.

– Ты хочешь этого, русич? – звук немецкой речи в ушах. И взгляд – глаза в глаза. Конрад теперь смотрел не на волкодлака, на него.

Всеволод огляделся. Растерзанные кони, израненные люди. Неподалеку лежали двое дружинников. Под открытыми шеломами – кровавая каша вместо лица. Без глаз, без зубов с белеющей костью черепа. А там вон, дальше, тот, который без головы.

– Нет, – на немецкий вопрос Всеволод ответил по-немецки же. – Нет.

Нет. Нет. И еще раз – нет. И тут не только в павших дружинниках дело. Вспомнился разгромленный обоз валашских беженцев. Бесформенные маленькие комочки в наспех вырытой неглубокой могилке. Крест, сбитый из осиновых кольев.

– Нет, не хочу.

Щадить волкодлака он не станет, хоть бабой, хоть дитем пусть прикидывается.

– Но я хочу поговорить с ним... с ней... Всеволод пристально всматривался в тварь. скидывавшую звериное обличье.

Последним менялось лицо... Морда... Лицо...

– О чем? – скривился Конрад. – О чем с ней разговаривать?

Всеволод всматривался... Нет, а ведь и правда! Верно ему показалось тогда, в самом начале. Было что-то в облике волкодлака... знакомое что-то было. Вытянутая по-собачьи, по-волчьи морда теперь становилась плоским лицом. И эти широкие скулы... и узкие глаза... и прядь слипшихся седых волос, что уже появилась из-под облезлой шкуры на голове.

– О чем, русич?

– Эту тварь не остановило слово степной колдуньи.

– Значит, не на всякого вервольфа то слово действует. А я предупреждал – полагаться надо на иное. – Тевтон шевельнул обнаженным мечом.

– ...А еще тварь похожа на... На половецкую ведьму – вот на кого она похожа.

– Что?

Конрад изменился в лице, отвернулся от Всеволода, склонился над...

– Иезус Мария! А ведь в самом деле!

...Над раненой старухой, с которой окончательно сползла личина зверя.

Глава 20

– Она! –

воскликнул тевтон. – Она самая! Ах ты ж, ведьма! А я еще удивлялся – старуха древняя, а зубов полон рот.

Оборотень поднял голову. Но взглянул не на Конрада. Взглянула... И заговорила не с ним.

– Р-р-рас... пр-р-рас... пр-р-рости, ур-р-рус-хан. Пощ-щ-щади...

Степная шаманка, обретя человеческий облик, заново училась говорить. В словах старухи-волкодлака еще явственно слышалось звериное рычание и скулеж. Лицо колдуньи исказило гримаса ужаса и боли. По грязным морщинистым щекам катились слезы.

– Вытащ-щ-щи! – оборотень скосил узкие глазки на обломок копья, торчавший из дряблых ляжек.

Рана там уже запеклась – быстро, неестественно быстро, покрылась твердой коркой. Застывшая кровь схватилась, как обожженная глина, как камень, оберегая рваные края плоти от осины. Волкодлаки – не упыри. Их кровь ближе к людской. Их кровь красная, когда жидкая и черная, когда спекшаяся. Но серебро и осина не делает жидкую кровь человека твердой. У волкодлаков же выходит именно так.

И снова:

– У-у-у... – все еще скорее вой зверя, чем речь человека – Ума-а... умоляю-у, у-у-р-р-рус-хан, вы-тащ-щ-щи...

Конрад вступил между Всеволодом и старухой-оборотнем. Держа меч в правой руке, левой взял обломанный конец копейного древка.

Но не вырвал из раны. Резко дернул из стороны в сторону. Шевельнул, расшатал. Треснула и посыпалась сухими комьями запекшаяся кровь. Серебро и осина вновь коснулись волкодлакской плоти.

Тело, нанизанное на кусок сломанного ратовища, дрогнуло.

Крик – теперь уже самый настоящий человеческий крик – разнесся в ночи. Истошный, жуткий – так кричала старуха, переставшая быть зверем.

– Зачем? – нахмурился Всеволод.

Действительно, зачем, если можно просто зарубить – и вся недолга?

– А чтоб посговорчивее была ведьма.

Конрад ответил по-русски. С чего бы? Чтоб половчанка тоже поняла? Хотя какая она там половчанка! Темная тварь из иного обиталища, просто приняла обличье степной шаманки. Но русский-то все равно знает.

– Ты прав, русич, с ней стоит побеседовать. Пока не издохла. И пока насажена на осину с серебром, – тевтон еще раз дернул обломок копья.

Снова крик... Оборвавшийся хрипом. Волкодлак закашлялся, задышал тяжело, шумно, надсадно.

Всеволод поморщился. Нечисть, конечно, поганая, но кричит-то как человек и выглядит как обычная старуха.

– Не жалей ее, русич, – Конрад искоса глянул на него. – То, что ты видишь перед собой, – не то, что есть на самом деле. Это не человек. Это даже не половецкая язычница, не богопротивная ведьма. Это вервольф, познавший науку оборотничества. Вечно голодный зверь, хищник, живущий убийством, – вот его истинная сущность. Остальное – обман, морок. А впрочем, нет, не так. Вервольф – хуже чем просто зверь, ибо вервольф имеет разум и хитрость человека. Днем он измышляет, как искать насыщения ночью. А ночью...