Ересь Хоруса. Омнибус. Том 3
Шрифт:
Библиарий стоял рядом с Малхарионом — «Как всегда, — с презрительной улыбкой подумал Талос, — под защитой лучшего клинка роты» — и помогал неуклонному продвижению Десятого капитана своими колдовскими молниями.
— Как я посмотрю, все притворство по поводу Эдикта отброшено, — пробормотал Сайрион по внутреннему каналу отделения.
Апотекарий оставил едкое замечание Сайриона без внимания.
— Это не милосердие, — передал он по воксу тому, кто сражался в тени Малхариона — Это благоразумие. Если продвинемся слишком далеко, раненые перегруппируются в достаточном количестве…
Находившийся
+Апотекарий, ты получил приказ.+
Талос уже набирал воздуха для ответа, когда ему под колено попал очередной болт, разбивший механические мускулы поножа. Спустя полсекунды еще два пришли в нижнюю часть нагрудника, расколов серебряную аквилу на груди и опрокинув его наземь. Он рухнул в перемешанную с кровью грязь, но лишь для того, чтобы один из поверженных Железноруких всадил ему в поврежденный бок сломанный гладий, что вызвало новую вспышку паники раздражающих ретинальных сигналов.
— Предатель, — выдохнул раненый медузиец, слово вырвалось из разбитой решетки вокса с булькающим треском. Талос уставился в обожженную пустую глазницу воина сквозь рассеченный лицевой щиток Железнорукого. Это был миг гротескного братства, их объединяли раны, ненависть и клинок, который пробил сросшиеся ребра Повелителя Ночи.
Талос поднял свой болтер, прижав его к изуродованному огнем лицу воина.
— Jasca, — прошипел он по-нострамски. Да.
Он так и не нажал на спуск. Голова Железнорукого откатилась в сторону, снесенная опустившимся взмахом огромного завывающего цепного меча Ксарла.
— Проклятье, вставай, — отчужденно скомандовал брат.
Ощерившись от адреналинового жжения болеутоляющих, Талос протянул руку. Занявший место Ксарла Сайрион схватил апотекария за запястье и вздернул на ноги.
Теперь пульсация у Талоса в голове была прерывистым беспощадным давлением. Он едва мог что-то разглядеть за расплывающимися рунами, струившимися по каналам информации. Нейросканы, которые он тайком сделал на «Завете» несколько недель назад, не выявили повреждений мозга, однако боль с каждым днем становилась все более свирепой.
— Благодарю, — сказал он брату.
— Как уместно, — произнес Сайрион.
— Что?
Талос все еще пытался убрать ретинальные сигналы. Первый Коготь не понес потерь, однако другие отделения начинали изредка фиксировать поступление павших сородичей. Нужно было собирать генетический урожай.
Сайрион ударил кулаком в перчатке по дымящемуся нагруднику Талоса, где от выкованной из серебра аквилы остались лишь растрескавшиеся и почерневшие останки.
— Вот это, — ответил он. — Как уместно.
Скрип. Скрип. Скрип.
Воин сидел на корточках в уютной темноте, не нуждаясь в освещении, чтобы резать. Царапать на керамите было непростой задачей, но лезвие боевого клинка Легионес Астартес справлялось с ней достаточно уверенно.
Скрип. Скрип. Скрип.
Каждое движение
Скрип. Скрип. Скрип.
Звук вырезания напоминал скрежет точильного камня, эхом отдававшийся от голых стен. Звук примитивного искусства, рождающегося посреди абсолютной черноты. Человеческие глаза не смогли бы пронзить мрак, но воин уже много лет не являлся человеком. Он видел, как видел в лишенном солнца мире, рожденный и выросший в городе, где свет являлся пороком, которому могли потворствовать лишь богачи.
Скрип. Скрип. Скрип.
Царапанье ритмично аккомпанировало вездесущему рычанию далеких двигателей боевого корабля. В работу воина вторгались и другие звуки, но они легко — неосознанно — игнорировались. В отдалении от его святилища слышались приглушенные стенания мужчин и женщин, занятых тяжким трудом на черных палубах, и гремящий стук переборок, которые открывались и закрывались где-то на «Завете крови». Вместе с ним в комнате были ритм медленно бьющегося человеческого сердца и булькающие вздохи смертного. Он слышал все это, не понимая по-настоящему. Оно представляло собой сенсорную бессмыслицу, поступая вне контекста и не проникая за пелену его безжалостной сосредоточенности.
— Господин? — раздался голос.
Скрип. Скрип. Скрип.
— Господин?
Воин не поднимал глаз от работы, хотя и сбился с инстинктивного ритма вырезания.
— Господин? Я не понимаю.
Воин медленно вдохнул, только теперь осознав, что не дышал, издавая под нос низкое монотонное бормотание, сливавшееся с гулом двигателей корабля. Этого, наконец, оказалось достаточно, чтобы он поднял голову от своей резьбы.
В темноте стоял смертный, одетый в грязную форму Легиона, с нострамской монетой на кожаном шнурке вокруг шеи. Воин какое-то время глядел на вымазанного сажей человека, чувствуя, как пересохшее горло сжимается в попытке произнести имя раба.
— Прим, — наконец, выговорил он. Звук собственного голоса ужаснул его. Казалось, будто он умер несколько недель назад, а вместо него говорит иссохший выходец из могилы.
По бородатому лицу раба прошло явное облегчение.
— Я принес воды.
Воин моргнул, чтобы зрение прояснилось, и потянулся к жестяной фляжке в руках у Прима. Он видел грязь под ногтями своего раба. Чуял затхлую солоноватость дарующей жизнь жидкости в металлической емкости.
Он отхлебнул. С каждым глотком боль в голове, уже изгнанная вырезанием, стихала все больше.
— Сколько? — спросил он. — Сколько я тут пробыл?
— Двенадцать дней, господин.
Двенадцать дней. Когда кончилась резня? Чем кончилась резня?
Он мало что помнил, кроме лицевого щитка Сайриона с вытравленными молниями, когда брат вздергивал его на ноги…
Талос повернулся к ближайшей стене, на темном железе были криво нацарапаны уродливые очертания нострамских рун. Надписи перекрещивались в явном беспорядке. Они тянулись по всей комнате, даже по палубе, вырезанные теперь уже затупившимся клинком в руке воина.