Ересь

Пэррис С. Дж.

— Это не мне решать, — уклонился я. — В котором часу в субботу вы приходили за бумагами?

— Сказано вам, перед самым диспутом! Стало быть, около половины пятого. Я хотел заранее все подготовить для поездки, поскольку ужин в Крист-Черч мог затянуться, а я не хотел беспокоить Джеймса ночью. — Произнеся имя покойного, он невольно глянул в его сторону и тут же опустил голову.

Я вернулся к утыканному стрелами телу и вновь осмотрел его со всех сторон, потрогал пальцем кровавое пятно на рубашке.

— Вполне возможно, что тело находится здесь с вечера субботы, — сказал я. — Кровь засохла, окоченение полностью

завершилось, труп уже начинает разлагаться. Будь сегодня теплее, мы бы, вероятно, задохнулись здесь. Но вот что мне припомнилось: ведь доктора Ковердейла кто-то вызвал прямо в разгар диспута. Один из студентов прибежал за ним с каким-то срочным известием. Возможно, таким образом его и заманили, чтобы убить.

— В самом деле, он не явился в тот вечер на ужин в честь пфальцграфа, — пробормотал ректор. — Меня еще это удивило, ведь он ждал этого. Джеймс любит общаться с влиятельными людьми. Любил! — поспешно оговорился и печально покачал головой. — Боже мой! — это был крик искренней скорби, хотя, как мне показалось, не смертью коллеги она была вызвана. Следующие его слова подтвердили мое предположение: — Вы правы, доктор Бруно, эту смерть замолчать невозможно. Будет расследование, придется вызвать коронера, судью… Наш колледж погиб! Благотворители не захотят оказывать поддержку тому месту, где совершены преступления, не захотят, чтобы их известные имена были связаны с этим. Они отберут у нас пожертвования и отдадут их другим университетам, не запятнанным злодеяниями. Поистине, это дьявольская работа! Кто еще решился бы на такое кощунство — пародировать мученичество первых христиан! — И вновь ректор уронил голову на руки; мне даже почудилось, будто он сейчас зарыдает.

— Во всяком случае, это работа того, кто умеет владеть большим луком. Хотя, вероятно, с такого расстояния даже я угодил бы в неподвижную мишень, привязанную к стене, так что нет надобности искать опытного лучника. Видно, убийца достаточно хитер и обставил все так, чтобы навести наши подозрения на кого-то другого.

— Книга Фокса и пародия на мученичество — это все ваши теории, доктор Бруно, — заявил ректор.

— Эту теорию мне кто-то подсказал, — напомнил ему я.

— Вот именно! Вам подсунули страничку, вырезанную из Фокса. И это, — жестом он указал в угол, на покойника, — это было проделано для ваших глаз, в расчете на то, что вы увидите связь. — Он смотрел на меня с таким ужасом, словно это я своими теориями навлек на беднягу Джеймса злую участь.

— Как мог убийца предвидеть, что я окажусь на месте преступления одним из первых и сделаю подобные выводы? — возразил я. — Скорее ему нужно было, чтобы именно вы на этот раз уж наверняка связали эту смерть со смертью Роджера.

— Значит, вы полагаете, в обоих случаях действовал один и тот же человек? — Ректор с тревогой уставился на меня.

— У Норриса есть бритва, — вмешался Слайхерст. — Каждое утро скоблит себя.

Я невольно погладил отросшую бородку.

— И бритва, и лук. Кто-то очень хочет навести подозрения на Габриеля, — это-то уж, во всяком случае, очевидно.

— Вы думаете, это не его рук дело? — Ректор смотрел на меня с какой-то детской доверчивостью.

— Я мало знаю его, но мне представляется маловероятным, чтобы он замыслил столь непростое, театрально обставленное преступление, и, главное, оставил оружие — прямую улику против

самого себя. Да и какой у него может быть мотив?

— Джеймс ненавидел коммонеров, все время выступал против них. Да вы и сами слышали это за ужином у ректора, — подсказал Слайхерст.

— Маловато для убийства, — возразил я. — Скорее уж кто-то, ненавидящий коммонеров, решил убить разом двух зайцев, или двух птиц одним камнем, как выражаетесь вы, англичане, — разделаться с доктором Ковердейлом и подставить Норриса. На лестнице остались отпечатки чьих-то ног, и, будь у нас больше света, я мог бы их осмотреть. Но на дворе дождь, вероятно, все равно все следы смыты.

— Уолтер, сходите вниз и попросите у Коббета фонарь, — распорядился Андерхилл. — Доктор Бруно прав: надо как следует осмотреть комнату, прежде чем мы сможем сделать какие-то выводы, а здесь темно. И захватите кувшин воды, — добавил он. — Надо смыть этот рисунок со стены, чтобы коронер его не увидел.

Слайхерст в изумлении широко раскрыл глаза.

— Это же одна из улик, ректор! Этот рисунок что-то означает, мы не вправе…

— Так я велю, Уолтер. Извольте выполнять мои приказы.

Слайхерст в бессильной ярости переводил взгляд с ректора на меня и обратно: надо же, ему приказывают, как какому-то слуге. Однако не подчиниться он не мог. Развернувшись на пятках, казначей тяжело зашагал вниз по лестнице.

— Доктор Бруно! — Ректор с трудом поднялся на ноги и тут же ухватил меня за обе руки. Куда девалась его самоуверенность, даже величие! Старый, напуганный человек стоял передо мной, и я не мог не пожалеть его: да, второе убийство непременно вызовет скандал. — Вы угадали все с самого начала, а я был слеп, я отмел вашу теорию насчет Фокса, она показалась мне надуманной и нелепой, и к тому же легче было согласиться с другими, чтобы уберечь колледж. Все, и Джеймс один из первых, назвали смерть Роджера несчастным случаем. Но я вынужден смиренно признать вашу правоту: какой-то безумец убивает наших коллег и разыгрывает при этом чудовищную, кощунственную пародию на мученичество первых христиан. Если бы мы с Джеймсом не отвергли вашу теорию, возможно, он был бы теперь жив.

— Если это может послужить вам хоть каким-то утешением, ректор, — отвечал я, успокаивающе похлопывая его по руке, — то, думается мне, доктор Ковердейл был уже мертв к тому времени, как вы в субботу вечером разбили в пух и прах мою теорию. Но повторю еще раз: кто-то в Линкольне знает убийцу, и этот кто-то, скорее всего, из членов колледжа.

— Вы уверены, что убийца один и тот же человек? — повторил он, цепляясь за мой рукав.

— Все указывает на это.

— Значит, если мы его не остановим, будут и другие жертвы?

— Этого я сказать не могу. Пока мы не выясним, с какой целью превратили в мучеников этих двоих, мы не сможем ни установить преступника, ни даже понять, зачем ему понадобилось устраивать такие изощренные декорации.

— Доктор Бруно… — Голос ректора сорвался; он умолк, пытаясь выровнять дыхание. — Я прекрасно понимаю, что эти злодеяния нам не удастся скрыть, но убийца положит конец моей карьере, возможно, покончат и с колледжем! Линкольн не богат, и, если благотворители отвернутся от нас, уйдут и богатые студенты. Не за себя одного я боюсь, доктор Бруно, — что станется с моей дочерью, если я лишусь покровительства Лестера? Что?!