Еретик
Шрифт:
— Ты глухой, что ли?
«И что я сделал не так?»
Перед глазами встала желтая папирусная четвертушка, и Симон яростно хлопнул себя по лбу. Он уже понял, что натворил.
«Вот, как я мог так сглупить?!»
К нему подошли двое здоровенных монахов, бесцеремонно взяли под руки, но Симон даже не сопротивлялся. Двадцать восемь лет он оказывал такие услуги исключительно за деньги, и это смывало с него все. Потому что когда люди квиты, они остаются свободными — уж, друг от друга точно.
— И что на меня нашло?
Наивный, он искренне
— Иди-иди, — послышалось за дверями, и тревожно косящийся на Ираклия Патриарх приосанился и принял свой обычный, важный и достаточно грозный вид. Двойные двери широко распахнулись, и конвойные ввели монаха, — как все они, внешне смиренного, в рясе и с накинутым на голову капюшоном.
Император и Патриарх переглянулись.
— Ну-ка, покажись, — бодро потребовал Пирр, — давай-давай, чадо, смелее… Твой святейший Патриарх тебя не укусит.
Монах послушно стянул капюшон с головы, и в канцелярии воцарилась тишина. Этого татуированного варвара при дворе знали все.
Патриарх глотнул.
— Симон?..
— Да, Пирр, это я, — склонил татуированный череп монах и повернулся к Ираклию. — Мир тебе, император. Как отец?
— Болеет… — растерянно проронил Ираклий; он ожидал увидеть, кого угодно, но только не Симона.
— Каким ветром тебя… — опомнился Патриарх. — Что ты потерял в Кархедоне?
Монах сдержанно улыбнулся.
— Мне заплатили. Я пришел.
Ираклий сдержанно улыбнулся, а крупное лицо Патриарха покрылось бисеринками пота. Он уже понял, что Симона пригласили на Церковный Собор — в качестве консультанта.
— И на чьей ты теперь стороне? — дернул кадыком Пирр.
— Ираклий первым деньги предложил, — глянул в сторону императора Симон, — значит, на вашей.
«Ну, вот и все… — подумал Ираклий, — мой выигрыш обернулся проигрышем…»
Он очень рассчитывал на помощь Симона в диспутах святых отцов. Но теперь выходило так, что столь ценного консультанта придется убить, впрочем, как и любого, кто — вольно или невольно — прикоснулся к истории с пропавшей монашкой. Но главное, Ираклий совершенно точно знал: Симон тайны исповеди не нарушит, — даже если его рассечь пополам.
— Рад, что ты успел, Симон, — кивнул Ираклий и тут же повернулся к Пирру, — ну, что, ваше святейшество, пожалуй, не стоит отрывать нашего делегата от его священной миссии.
— Верно, — заторопился Патриарх, — иди, чадо, иди.
Монах заглянул ему в глаза, потом перевел взгляд на Ираклия и с тем же сдержанным достоинством склонил голову. Развернулся, чтобы выйти…
— Симон! — хрипло окликнул его Патриарх.
— Да? — полуобернулся тот.
— Кифа уже здесь. Поторопись… и да
Храм Пресвятой Девы Кархедонской был переполнен. Депутаты из Египта, Италии, Греции и Византии сидели вкруг на прохладном каменном полу, обмахивались исписанными папирусными листами, перекидывались шутками и ждали одного — прибытия Патриарха. Все знали, что Пирр собирается удостоить Собор своим присутствием.
Кифа внимательно оглядел запарившихся делегатов и кивнул секретарю.
— Давай-ка, помаленьку начинать.
Секретарь замялся, но возразить не посмел.
— Ну, что, братья, пока Его Святейшество не подошел, может, подискутируем?
Делегаты разочарованно загудели. Только что сытно отобедавшие, более всего они жаждали покоя и неторопливой, дружеской беседы.
— Разумное предложение, — поддержал секретаря Кифа. — И, кстати, если кто не помнит, первым стоит вопрос о праве первой ночи.
Делегаты оживились. За последние двадцать восемь лет Церкви стали существенно богаче, и все чаще приобретали земли — вместе с крестьянами и, само собой, наследовали господское право предсвадебного «прокалывания» девственниц.
— А что тут обсуждать? — громоподобно гоготнул с места могучий епископ Этрурии Софроний, — сей труд никому еще не повредил. И девушки довольны…
Делегаты вразнобой рассмеялись.
— И скольких ты, Софроний, за прошлый год осчастливил?
— Пятьдесят?
— Сто?
Епископ удовлетворенно улыбнулся в бороду.
— Сто двадцать восемь, братия… сто двадцать восемь.
— В аду ведь гореть будешь… — тоненьким голосом произнес рядом сидящий кастрат, епископ Римский Северин.
— Для мужчины в этом греха нет, — покачал головой Софроний.
Кастраты, все, как один, зашумели.
— Как у тебя язык повернулся?
— Забыл, что Спаситель говорил?
И вот тут уже возмутилась противоположная сторона.
— Тебе, каплун, в морду заехать?
— Вы у нас допроситесь!
Кифа недовольно поморщился. В прошлый раз тот же вопрос [6] вызвал целое побоище, и, понятно, что кастратов побили.
— Тише, братия, — поднял он руку, — постыдились бы…
Но братья настолько увлеклись, что не слушали даже друг друга.
— Тихо! — рявкнул он. — Всем молчать!
В храме мгновенно воцарилась тишина, и Кифа удовлетворенно хмыкнул под нос. Сила его духа росла день ото дня, и порой он мог удержать в повиновении до полутора-двух сотен человек сразу.
6
Церковная дефлорация практиковалась как минимум до XIII века (право на него отстаивали каноники Лионского Собора), а как максимум до XVII (инцидент в Монториоле). Отсюда распространенное французское выражение «conduire la fiancee au moutier» — отводить невесту в монастырь.