Еретик
Шрифт:
— Вы, должно быть, английский отряд, который появился в округе? — спросил монах на очень хорошем английском.
Робби замотал головой.
— Я шотландец, — ответил он.
— Шотландец! Шотландец, и в одном отряде с англичанами! Мне довелось как-то провести два года в цистерцианской обители Йоркшира, и от тамошних братьев я ни разу не слыхал ни одного доброго слова о шотландцах. Но ты явился сюда вместе с англичанами, и я начинаю думать, что мне выпало стать свидетелем одного из редчайших чудес, какие только может предложить наш грешный мир, —
Он сошел с тропинки и жестом указал на монастырь, как бы приглашая Робби обнажить меч и приступить к разграблению.
Робби не шелохнулся. Он вспоминал Гексэм. Вспоминал умиравшего в церкви монаха: его кровь струилась из-под черного одеяния и капала со ступеньки, а пьяные шотландские солдаты переступали через него, волоча добычу: свечи, церковные сосуды и расшитые ризы.
— Но если хочешь, — снова заговорил аббат, — то вино у нас свое, монастырское, но, увы, не самое лучшее. Мы не даем ему созреть, зато у нас есть прекрасный козий сыр, а брат Филипп печет самый лучший хлеб в долине. Мы можем напоить ваших лошадей, а вот сена у нас, к сожалению, мало.
— Нет, — отрывисто произнес Робби и, обернувшись назад, крикнул своим людям: — Поезжайте обратно к сэру Гийому!
— Что ты сказал? — в недоумении переспросил один из ратников.
— Возвращайтесь к сэру Гийому. Живо!
Забрав у Джейка своего коня, он бок о бок с аббатом пошел к монастырю. Робби молчал, но аббат Планшар, по-видимому, понял по его молчанию, что молодой шотландец хочет поговорить. Он велел привратнику приглядеть за конем, а потом попросил гостя оставить свой меч и щит при входе.
— Конечно, ты можешь оставить их у себя, — сказал аббат, — но мне кажется, что без оружия тебе будет удобнее. Добро пожаловать в Сен-Север, обитель Святого Севера.
— Святой Север, он кто? — спросил Робби, отстегивая висевший на шее щит.
— Считается, что он здесь, в долине, вылечил сломанное крыло ангелу. Не скрою, порой мне довольно трудно в это поверить, но Господь любит испытывать нашу веру, и я каждый вечер молюсь святому Северу, и благодарю его за это чудо, и прошу его исправить и меня, как он — то белое крыло.
Робби улыбнулся.
— Ты нуждаешься в исправлении?
— Мы все нуждаемся. Когда мы молоды, у нас чаще всего повреждается дух, а когда становимся стары, то тело.
Аббат Планшар взял Робби под локоть и повел на монастырский двор, где пригласил своего гостя присесть на низенькую ограду между двумя столбами.
— Ты Томас, да? Ведь так, кажется, зовут начальника англичан?
— Нет, я не Томас, — ответил Робби, — но выходит, вы тут о нас наслышаны.
— А то как же? За все время, с тех пор как тут однажды упал ангел, ваше появление — единственное примечательное событие в наших краях, — промолвил аббат с улыбкой, а потом обернулся и попросил подошедшего монаха принести вина, хлеба и сыра. — И пожалуй, меда! Мы делаем очень
— Прокаженные?
— Они живут позади нашего дома, — невозмутимо пояснил аббат, — того самого дома, который ты, молодой человек, собирался разграбить. Я прав?
— Да, — признался Робби.
— А вместо этого ты здесь сидишь и преломляешь со мной хлеб.
Планшар помолчал, его проницательные глаза внимательно вглядывались в лицо юного шотландца.
— Ты что-то хотел сказать мне?
Робби нахмурился.
— Откуда ты знаешь? — озадаченно спросил он.
Планшар рассмеялся.
— Когда ко мне приходит солдат, вооруженный, в доспехах, но с висящим поверх кольчуги распятием, нетрудно понять, что этот человек размышляет о Боге. Ты, сын мой, носишь знак на груди, — он указал на распятие, — а мне хоть и минуло восемьдесят пять лет, но этот знак я все еще различаю.
— Восемьдесят пять! — ахнул в изумлении Робби.
Аббат промолчал. Он просто ждал, и Робби, помявшись, выложил все, что накипело у него на душе. Он рассказал, как они захватили Кастийон-д'Арбизон, как нашли в его застенках нищенствующую и как Томас спас ей жизнь.
— Это беспокоит меня, — сказал Робби, уставясь в траву, — и я думаю, что, пока она жива, нам не приходится ждать ничего хорошего. Ее осудила церковь!
— Да, это так, — промолвил Планшар и погрузился в молчание.
— Она еретичка! Ведьма!
— Я знаю о ней, — мягко сказал Планшар, — и слышал, что она жива.
— Она здесь! — воскликнул Робби, указав на юг, в сторону деревни. — Здесь, в вашей долине!
Планшар глянул на Робби, понял, что видит перед собой бесхитростную, простую, но смятенную душу, и мысленно вздохнул. Потом он налил немного вина и пододвинул к молодому человеку хлеб, сыр и мед.
— Поешь, — мягко сказал он.
— Это неправильно! — горячился Робби.
Аббат не прикоснулся к еде. Правда, он отпил глоток вина, а потом заговорил тихонько, глядя на струйку дыма, поднимавшуюся над разожженным в деревне сигнальным костром.
— Грех нищенствующей не твой грех, сын мой, — промолвил он, — и когда Томас освободил ее, это сделал не ты. Тебя так тревожат чужие грехи?
— Я должен убить ее! — заявил Робби.
— Нет, не должен, — решительно возразил аббат.
— Нет? — удивился Робби.
— Если бы Господь хотел этого, — сказал аббат, — он не послал бы тебя сюда поговорить со мной. Божий промысел понять бывает непросто, но я давно заметил, что Он чаще избирает не окольные, как мы, а прямые пути. Мы же склонны усложнять Бога, потому что не видим простоты добра.
Он помолчал.
— Ты вот сказал, что, пока она жива, вас не ждет ничего хорошего, но скажи, почему ты думаешь, что Господь должен непременно ниспослать вам что-то хорошее? В здешнем краю все было тихо-мирно, разве что шайки разбойников иногда нарушали покой. И что же, если она умрет, Господь сделает вас еще более злобными?