Ермак. Том II

Федоров Евгений

– По-татарски и сам знаю.

– Я ничтожный слуга Варвары послан к тебе, – продолжал татарин. – Повелел тебе господин выйти на берег и просить у него милости. На Русь живым отпустит и выкуп не возьмет. Великий и всемогущий аллах наградил моего господина властью и силой. Видишь, сколько войска собралось у него? Куда пойдешь, что сделаешь? Хочешь жить, проси пощады, целуй сапог моего господина…

Глаза Ермака потемнели. Усмехаясь, он ответил татарину:

– Опоздал твой мурзак на долгие годы. Пусть бьет челом нам – Русь сюда пришла, и земли, леса, воды станут тут для вогуличей и остяков вольными. Иди, пока не всыпали плетей, не ведает твой

мурзак, что говорит. У нас на Руси таков обычай – никто и никому не лижет сапог. А кто и лижет по своей трусости и подлости, того народ не чтит и зовет срамным словом.

Ермак говорил медленно и спокойно, не спуская глаз с посланца.

– И не пугай нас смертью, – продолжал он. – На сибирских перепутьях она не раз поджидала нас, да отступала, ибо не вывести русский корень ни смерти, ни лиходею. Передай своему владыке: коли храбрый он, биться будем!

Темной ночью казаки выгрузились со стругов, быстро окопались, и на брезжущем рассвете, только погасли в татарском стане костры, сотни пешим строем пошли на слом. Татары встретили их косым частопадом стрел. В середине толпы на тяжелом вороном коне выступал Варвара в сверкающей кольчуге. Он сердито кричал и гнал копейщиков плетью на русскую рать. Ермак стоял на холме под стягом Егория Победоносца. Он правил боем. Махнул рукой, и с берега ударили три пушки, ветер понес пороховой дым. Татары заметались, но князьки с уланами неустрашимо двигались вперед и гнали толпы. Распаленные муллами фанатики шли с короткими кривыми мечами, их крики слились в протяжный вой. Они резались смертно. Савва палицей вертел над головой, не допускал к себе врагов. Впервые он встретил такое множество их, и дух его дрогнул. С горящими ненавистью глазами татары подбирались к нему, как звери к жертве. Худо довелось бы попу, но выручил Брязга с казаками. Вертлявый, черномазый, он и сам походил на татарина, крича по-татарски, колол, рубил, резал турецким ятаганом. Его молодцы кидались в кипень. Любо было глядеть на опытных и бесстрашных воинов. С противником, равным по силе, долго кружились, как коршуны в схватке; карауля роковой миг, подстерегая оплошку, всаживали нож или саблю в самое сердце.

Внутри у Ермака все ходило ходуном. Сесть бы на коня да помчаться в горячую яростную волну, навстречу Варваре. Видать по всему, тот – воин. Да нельзя уходить с холма! По бою угадывалось – умен и хитер враг: он слал конницу и на полдень, и на север, чтобы охватить дружину. Но Ермак крепко держал боковые рубежи. Впервые он встретил достойную силу, и хоть трудно доводилось, но лестно было выстоять в такой схватке.

Бились весь день, и только ночь разняла врагов. И будто договорились: во мраке жгли костры, оберегались, но ни стрела, ни свинец не перелетали в чужой стан. На заре затрубили в трубы, забили в барабаны и снова сошлись в кровавой сече. Вот русские отбросили татар, но Варвара тут как тут – ведет новые толпы и теснит казаков.

Жалко было зелья, но Ермак наказал бить из пушек. Видя, что татары измотались и близится решительная минута, он сам повел на приступ. Атаманы первыми кинулись на валы, и настал тот миг, когда как бы внезапно иссякла татарская сила.

И тут казаки пошли на слом.

Князья бежали с поля, за ними устремились их воины. Один Варвара решительно осадил коня на перепутье и хлестал бегущих тяжелой плетью. Но что мог поделать он в этом хлынувшем ревущем потоке людей, объятых ужасом смерти.

Издали он заметил плечистого, коренастого воеводу с курчавой бородой и угадал в нем Ермака. И тут

Варвара не изменил себе; в последний миг он всадил нож в свое сердце и свалился с вороного коня.

Ермак подошел к нему и встретился с тускнеющим взглядом князя. Еле шевеля губами, Варвара сказал:

– Не поведешь меня за своим конем на Русь!

Атаман склонился над ним, дал испить студеной воды.

– Отходишь? Жалко. Такого воина и на Руси чтут…

Князь не ответил, его глаза стекленели, и коричневое лицо выражало спокойствие.

– Сего татарина похоронить с воинскими почестями! – сказал Ермак, снял шлем и поклонился телу врага.

Весь день после битвы Матвей Мещеряк подсчитывал добычу и грузил на струги. Все глубже и глубже оседали они.

– Потопишь ты нас своей жадностью! – упрекнул его Никита Пан.

Мещеряк по-мужицки, озабоченно, почесал затылок, моргнул серыми глазами:

– Ноне в коренную Сибирь выплываем, вода глубока и сильна, выдюжит и понесет нас, голубушка, плавно и легко!

И вновь лебяжьей стаей поплыли струги, а татарские орды опять постепенно собирались и шли берегом вслед. Кругом развернулись сибирские просторы, и ждали казаков трудности великие…

4

Хантазей в долбленке уплыл вниз и вернулся через три дня озадаченный. Ермак позвал его к себе:

– Ну, бедун, рассказывай, что видел?

Вогул сбросил шапку, лицо изъедено комарами. Закурил трубку, прищуренные глаза честно уставились на атамана.

– Мой далеко плавал. Чинигиды большой есть, там сидит мурза, хану дань платит, хану поклон бьет. Везде татары кричат: «Идет русский!» Везде войско, боятся казаков, как зверь прячутся, чтобы из куста стрелу пускай.

Ермак выслушал взволнованную речь Хантазея. Его твердые, холодные глаза, словно синевато-серые льдинки, сверлили Хантазея:

– Ты не договорил мне, что на реке делается!

Вогул склонил голову, помолчал.

– Есть нехоросее: Алысай, поручник Кучума, перегородил реку цепями, караулит русских.

– Вот это и неведомо нам было. Подумаем, как перехитрить. А еще что?

– Есе дознался от вогуличей. Есть князьцы Каскала Алысай и Майтмас, стрелу посылал с класным пелом, звал на войну. Ждет воинов там, где Тура впадает в Тобол.

Ермак покачал головой:

– Эх, сколько наворочали! Ну, так и быть: и в Азове цепи на Дону татары ставили, да казак, что налим, и через цепи плывет…

Он вздохнул, томила жара. У казаков скулы потрескались на солнце и шелушились, как чешуя вяленой рыбы. Трудно было грести днем, а ночью тучами нападал гнус. Он был страшнее зверя. Только что миновали оленью тушу на берегу.

– Комар заел, – с усталостью сказал Хантазей. – Лайка теперь слепнет от комар. Э-хе…

Река огибала извилистые утесы, а вправо приволье – луга, озера. Ермак приказал нарубить хворосту, вязать пучки.

Погасли белые ночи. Казалось, весь мир погружался в кромешную тьму. Казаки собрали старые кафтаны, вогульские парки и надели на хворост.

– Добры чучела, – похвалил атаман и велел рассадить по стругам, а кругом поставить плетешки – оградку из плетеного тальника, да посадить рулевых.

– На вас вся надежда. Не кланяться татарской стреле, плыть прямо на цепи!

Сам он с дружиной неслышно пошел в обход татарской засаде. К той поре над лесом нежно зарумянился край неба. Выпала крупная медвяная роса. В предутренней тишине из невидимого улуса к реке плыл горьковатый дым чувала. К воде вперевалочку брели две утицы.