Ермак
Шрифт:
В основном это были остяки, которые не знавали Кучумова рабства и оказывали сопротивление Ермаку; это были те, которые, вместе с пелымским князем, творили набеги на Пермскую землю. Уход ермаковцев, которых они смертельно боялись, гибель Ермака, которого оплакивал весь лесной народ, породили в них религиозные чаяния о возмездии, совершенном их богами. Припомнили, как атаман Мещеряк в ясашном походе забрал жертвы с алтарей и тем осквернил святыню; как смеялись, видя священное камлание шаманов, казаки. В свою очередь, шаманы, безраздельно владевшие лесным народом до Ермака и потому ненавидевшие его, лишившего их власти,
Когда остяки толпами окружили затворившихся в остроге стрельцов, они воспринимали это, как акт возмездия богов. Поэтому первым делом соорудили капище и приволокли самого почитаемого идола. Не собираясь штурмовать высокие ряжи, из которых были сложены стены, они устроили молебствие, которое, по их мнению, должно было привлечь смертоносную грозу на головы пришельцев.
И гроза прогремела! Грохнули привезенные стрельцами новые орудия, и почитаемый идол, неосмотрительно поставленный в зону достижения огня, был сметен метким выстрелом и разбит ядром в щепки. Напуганные остяки разбежались...
Буквально через несколько дней в острог пришли дружественные еще Ермаку князья и тут же присягнули Царю. Среди них особенно выделялся князь Лугуй, который правил большой волостью на западных притоках Оби — Ляпиной волостью. Он не ограничился принесением присяги в Обском городке, но поехал в Москву и там получил от Царя Федора жалованную грамоту, по которой обязался сдавать в казну по 250 соболиных шкурок ежегодно.
Посольские приказные поспешили сообщить иностранным дипломатам, что Сибирь покорена. «А поделал Государь городы в Сибирской земле. В Старой Сибири, и в Новой Сибири, и в Новой Сибири на Тюменском городище, и на Оби, на Усть-Иртыше тут город те государевы люди (имелся в виду отряд Мансурова) поставили и сидят по тем городам и дань со всех тех земель емлют на Государя».
На самом деле был построен только Обский острог и прикрыт безопасный и самый длинный путь на Русь. Все остальное было не выполнено.
Московские приказные заявляли во всеуслышанье, что Царь Федор «ясаку положил на Сибирское царство и на Конду Большую и на Конду на Меньшую, и на Пелымское государство и на Туру-реку, и на Иртыш, и на Киргизское государство, и на Пегия Колмаки и на Обь великую и на все городки на обские, на девяносто на четыре города — с году на год имать по пять тысяч сорок соболей, по десяти черных лисиц да по пяти сот тысяч белок...»
Гладко было на бумаге... Судя по этой грамоте, московские власти собирались ежегодно пополнять казну, привозя из-за Камня 200 тысяч соболей. Цифра немыслимая! Учитывая, что никаких 94 городов в Сибири просто не существовало. А все перечисленные земли и города, может быть однажды уже и приведенные в русское подданство Ермаком и другими атаманами, теперь нужно было приводить к присяге снова.
Потому и потребовались в Сибири не чиновники, не бояре знатные, не воеводы родовитые, а казаки! И стоило перейти Великий Камень, как уже никто не обращал внимания на то, кто ты: природный русский, или крещеный татарин, или некрещеный татарин, или считающий себя потомком кыпчаков-половцев казак!
Только благодаря такой политике Россия смогла присоединить, а затем удержать огромные пространства, на которые, все расширяясь, распространилось,
Только благодаря им из Сибири были добыты, конечно, гораздо меньшие, чем мечталось, но все же невероятные по тем временам богатства, в первую очередь — пушные. Через десять лет после смерти Ермака в качестве субсидий австрийским Габсбургам было отослано 40 тысяч соболиных шкурок, 20 тысяч куньих и более 300 тысяч беличьих. Стоимость мехов была оценена пражскими купцами в восемь бочек золота. Но эти ценности были вывезены годы спустя после смерти Ермака.
Сразу же после его гибели задача, возложенная на воеводу Мансурова, была непомерна и невыполнима. Ему вменялось в обязанность не только вновь привести к присяге все присягавшие Ермаку племена и улусы, но и население Пегой Орды и Киргизского ханства, где казаки никогда не бывали!
Не будем забывать, что цитируемая грамота адресована европейским дипломатам, сами-то московские власти прекрасно знали, что до желаемых сказочных результатов очень далеко и пока что все «приращенные Ермаком и его сотоварищами» земли утрачены. В Сибири идет междоусобная война, а владением Царя московского является фактически один Обский острог.
Потому, когда, совершив беспримерный переход осеныо-зимой 1585 года вокруг Заполярного Урала, 90 казаков, ведомых атаманом Мещеряком, объявились в Москве с печальным известием о том, что Ермак убит, а Сибирь-град оставлен, Государь на них не «опалися» и никого не казнил.
Царь Федор Иоаннович все же отличался в лучшую сторону, в этом случае, от своего венценосного родителя. А фактически правивший за него Борис Годунов понимал, что Сибирь-град возвращать надо, а возвращать надежней всего — казачьими руками...
Тризна
Война войной, а семью кормить надо! Ранним августовским утром кыпчак из рыбацкой деревни на берегу Иртыша сплавился вниз проверять донки, что стояли у него за Вагайским мысом у камышей. Оттолкнув лодку, он отдался течению и только чуть рулил веслом, чтобы не уткнуться носом в берег и чтобы на стремнину не снесло.
Стараясь держаться ближе к берегу, где всегда можно спрятаться, если появятся московские люди на реке, отчалить и переплыть на другой берег Иртыша, если появятся татарские конники на берегу, рыбак медленно сплавился мимо устья тихого Вагая, при его впадении в Иртыш. Его немного отнесло, и он стал грести сильнее, чтобы выйти за мысом в заводи.
После нескольких дней непогоды в мелководной заводи было много поломанного камыша, и кыпчак посетовал, что, пожалуй, придется в воду лезть, распутывать лески.
Он не ошибся. Две или три донки принесли хорошую рыбу, а вот остальные так переплелись с корнями камышей, что рыбак чуть не плакал, теряя драгоценные железные крючки.
Недалеко от берега последняя донка отзывалась на потягивание как-то странно; леска не стояла мертво, как если бы зацепилась за корягу, но подавалась и уходила назад так, будто ее тянула на дно большая рыба.