Ермак
Шрифт:
— Одних новоявленных хозяев из сибирской землицы еще не вытурили, другие — Строгановы — вместо них намылились сесть на нее, а ты третьего посадить хочешь, царя Ивана, — хмуро сказал Кольцо.
— Царя? — мотнул головой Ермак. — Царей — их много. А Русь у нас одна. Ты что же думаешь, Бояр и иные сибирские князцы нам с тобой давеча поклонились? Не нам! Руси! Без Руси мы ничто! Русь за нами, это и пугает их, а испуганный наполовину разбит. Руси мы и поклонимся своим подарочком. А там, Бог даст, и еще чем-нибудь.
Соратники Ермака недоуменно смотрят на своего атамана.
— А
— Ну, атаман! — выдохнул Болдыря.
— Да ладно, об этом чего загадывать, — проговорил Ермак, повернувшись к Болдыре. — А молви-ка, друг Савва… С посольством нашим к царю поедешь? Не сробеешь?
Напряженное молчание опять установилось в зале. Каждый, видно, думал о своих грехах перед царем.
— А поеду! Во имя Отца, и Сына, и Святаго духа, со Христом!
Болдыря хлопнул об пол шапкой, которую держал в руках.
— Вот так же и голова твоя на плаху брякнет, — усмехнулся Иван Кольцо.
— Не брякнет! — возразил Ермак. — Ну, кто еще с ним?
— Да хоть и я, — сказал вдруг Черкас Александров.
— Спасибо, родные. — Ермак, встав меж ними, обнял обоих за плечи. — Ну что, братья, решаем или как? Ежели решаем, то будем донесение царю о сибирском взятии писать.
— Пиши, — сказал наконец Яков Михайлов.
— Пиши, пиши, — проговорил Мещеряк.
— Что же — составляй дарственную запись, с усмешкой промолвил и Кольцо. — Жалуют, мол, те, царь-государь, казачки воровские страну Сибирь.
— Живо-живо! — покрикивает Заворихин на стрельцов, бегущих от бревенчатого склада со связками шкур.
Около дюжины стругов, среди которых свежими досками выделяются вновь построенные, качаются у пристани на Чувашевом мысу.
Появляется на пристани Матвей Мещеряк с полудюжиной казаков, у одного из которых была пищаль.
— Бог в помощь, Анфим. Когда отплываем?
— Пополудни тронемся.
— В два-то струга пушнина войдет? А то, может, еще один загрузить?
— Да как-нибудь в два утопчем. — Анфим огладил бороду. — Слава Богу, ясак добрый собрали, довольны будут хозяева.
— Вяжите, — негромко произнес Мещеряк.
Двое казаков мгновенно заломили Заворихину руки, третий связал их ремнем, четвертый отцепил его саблю.
— Вы что… сдурели? Да как посмели! На помощь!
Ближайшие стрельцы, покидав связки соболей и белок в песок, схватились за сабли. Мещеряк кивнул казаку с пищалью, тот выстрелил вверх. Тотчас с увала сбежала полусотня вооруженных казаков, загородив Мещеряка с пленником, стала теснить стрельцов к глинистому яру.
— Холопы вы, — орал Заворихин. — За насильство передо мной ответите! Перед самими Строгановыми! Ты ж самих хозяев ограбил! Погодь! Узнаешь хозяйский гнев!
— Посадить на цепь пса строгановского! И этих тоже перевязать на всякий случай, — приказал Матвей.
Обросший грязными космами, Заворихин злобно глядел сквозь крепкую решетку.
Со скрипом отворилась окованная дверь, вошел в темницу длинный и тощий казак Осташка, поставил на
— Жри.
В темнице не было ни стола, ни стульев, ни нар. Прикованный к стене за ногу Заворихин опустился на пол, начал есть.
— Стрельцы мои где?
— А кто как. Иные непокорные в таких же темницах, а большинство в казаки перешли.
Заворихин еще поскреб ложкой в горшке.
— Так что, Осташка… Принесешь зубило-то?
— В грех вводишь, Анфим. Ермак отправит меня в гости к Федьке Заморе.
— Вместе уйдем. Озолочу тебя, Осташка.
Мнется казак, вздыхает, чешет в затылке.
— А тут рано или поздно околеешь. Если раньше стрела татарская насквозь не пробьет.
— Эх! — Осташка вытащил из-за пазухи долото, бросил Заворихину. Потом подал и молоток. — Окошко-то лохмотьями заткни, чтоб звон, не дай Бог, наружу не пробился.
…Звук ударов Заворихина переходит в звон колоколов.
…Плывет по Москве колокольный звон.
Черкас Александров и Савва Болдыря в новых казацких кафтанах стоят в царских чертогах. У трона, возле царя — четыре рынды да раззолоченный, как петух, Борис Годунов.
Черкас Александров держит в руке свиток и, нисколько не тушуясь, говорит:
— Кланяется тебе, благочестивому государю царю Ивану Васильевичу, всея Руси самодержцу, донской атаман Ермак со товарищи страной Сибирью… И письмом вот пишет, что казаки его, Сибирь-страну взявши, многих живущих там иноязычных людей под твою государеву высокую руку подвели. И татар, и остяков, и вогулич привели к шерти по их верам на том, что быть им под твоей царской высокою рукой до веку, и ясак им тебе, государю, давати по всякие годы. А первый собранный ясак с нами прислали.
Александров с достоинством поклонился и протянул бумажную трубку. Сопровождавшие его казаки положили к подножью трона соболей. Принял грамоту Годунов, а царь воскликнул:
— Ах, казаки! Ах, разбойники! — Грозный полюбовался секунду мехами, затем повернулся к молчаливо сидевшим по лавкам боярам. — Разумеете, что они совершили? Теперь же татары со стороны Сибири грозить Руси не будут! — Обернулся к Ермаковым послам. — А много ль там средь вас воров-то донских да волжских, которых я смертью за разбой пожаловал? А?
— Секунду-другую разве стояло молчание.
— Маленько есть, надежа-государь. Той милостью ты и меня не обошел, — сказал Савва Болдыря.
— О-о! А ты сам к топору голову свою принес!
— Воля твоя, государь, — склонил голову Савва. А Черкас Александров прежним ровным и спокойным голосом проговорил:
— И просит Ермак-атаман в помощь себе маленько хоть твоих стрельцов государевых со всем ратным припасом.
Грозный опять обернулся к боярам.
— А тут недавно английский посол Боус на Москву прибыл. И вот проходу не дает нам — немало-де московская компания английских купцов для Ливонской войны разного военного снаряжения поставила, за то дозвольте, мол, английским купцам на Мезени, да на Печоре, да на Оби и прочих северных реках торг завести с тамошними людьми. А, дозволить им?