Эромемуары

Безанов Вадим

Уволилась ли нянечка сама или ее уволили за что-то – мне неизвестно. Факт в том, что меня перестали будить с баночкой и мой организм воспротивился этим эротическим лишениям самым энергичным образом, наградив меня действительным, а не мнимым энурезом. Воспитательница была вне себя, поскольку каждый «тихий час» в моем случае завершался мокрыми простынями. Однажды, видимо, впав в вакхический раж, это светило педагогики даже прибежало ко мне, мокрому и несчастному, виновато возлежащему в свежеописанной постели, с кухонным ножом, грозя лишить меня моего мужского достоинства на веки вечные. Я уже тогда понимал, что отсечением писюна проблема вряд ли решится, но мудро не стал вдаваться в подробности, устроив в ответ на членовредительскую угрозу форменную истерику. В результате я добился-таки того, чего домогался: меня перестали укладывать спать посреди дня, определив в бессменные дежурные по игровой комнате. Но так как, кроме меня, бессменного, полагалась еще и смена дежурных из двух деточеловек, то мы дежурили, как правило, втроем, что значительно сокращало время собирания и распределения по надлежащим местам разбросанных нашей старшей группой игрушек… Оставшееся до общего подъема время можно было посвятить каким-нибудь играм, для которых

игрушки были без надобности. Если дежурили мальчишки, то играли во что-либо соревновательное: кто дальше прыгнет с места, кто точнее плюнет в мишень, кто выше описает кафельную стенку в уборной. А вот если со мной в дежурных оказывались девочки, то затевались семейные игры типа «дом-дом» или «визит доктора». Ничего такого особенно эротического в этих играх не было – так, кусочек попки, «уколы» сквозь трусики, воспитательные шлепки от «мамы» через шорты и т. п. Но однажды, дежуря в очередной раз с Олей и Кариной, мы после уборки, оказались в игровом тупике. Мне хотелось играть в «доктора» (все-таки верхняя часть девчоночьей попы обнажалась для «укола»), Карине – в «дом-дом» (что тоже было неплохо, потому как меня, в роли грудного младенца, якобы купали, «намыливая мылом», иногда задевая мои гениталии), а вот Оля заартачилась. Более того, принялась поднимать на смех «эти дурацкие игры» – как она выразилась.

Я не выдержал и самым серьезным образом предупредил насмешницу, что если она не прекратит сейчас же своё кощунственное зубоскальство, я подойду к ней и сниму с неё трусы. Реакция была неожиданной и обескураживающей:

– Подойди и сними, – сказала Ольга не менее серьезным тоном.

Я замешкался. Карина вытаращила глазки.

– Что, боишься? – подзадорила меня Оленька.

– Кто? Я? – возмутился я. После чего подошел и снял с нахалки трусы. Мужик сказал – мужик сделал! Нахалка не сопротивлялась…

То, что я узрел, лишив подружку трусиков, меня крайне заинтересовало: длинный (по детским меркам) незаживающий надрез, почему-то считающийся у девчонок аналогом нашего писюна. Это не писюн, это – пися, – догадался я, и почувствовал разницу.

– Можно потрогать?

– Можно, – выдохнула Оленька.

Я потрогал. Надрез оказался на ощупь удивительно нежным, хотя и слегка сыроватым.

– А теперь ты сними, – потребовала былая насмешница.

Ну, наготы своей я никогда не стеснялся. Вернее, с того самого случая, о котором расскажу чуть позже и немного ниже. Словом, я не стал ломаться, но мигом стянул с себя и шорты и трусы.

– Можно потрогать? – в свой черед осведомилась Оля.

– Ага, – сказал я. Сглотнул и добавил: – А как же.

Ольга потрогала. Конечно, её пальчикам было далеко до упитанных перстей няни, но они тоже были нежными и пробудили в моем писюне целый вулкан воспоминаний, в результате чего он слегка приподнялся.

– Ух ты, – сказала Карина, во все глаза следившая за происходящим.

Мы с Олей обернулись к ней и пристально на нее воззрились.

Карина покраснела, задумалась, спохватилась и быстренько спустила трусики. А так как платье у нее было слегка длинновато, то ей пришлось приподнять подол, чтобы мы лучше могли разглядеть ее незаживающий надрез.

– Только не трогай, – попросила меня Карина.

– Почему? – удивилась Оля.

– Ну там… это… инфекция, – неуверенно пролепетала Карина.

– Какая еще инфекция! – возмутилась Оля и, бросив мой писюн на произвол судьбы, шагнула к Карине и потрогала то, что Карина просила не трогать.

– Эй! – возроптал я, – это я должен был не трогать!

И тоже шагнул к Карине, убрал с ее писи руку Оли, возложив вместо нее свою собственную. Ощущения были вроде бы те же, какие я испытывал, трогая Олину писю, но не совсем. Имелись нюансы. Дабы сравнить не по памяти, а непосредственно в процессе, я свободной рукой вновь потрогал писю Оли. Так и есть: здесь чуть нежнее и между створками уже, там – немного тверже, но между створками глубже и как-то волнующе мокро, а не просто интригующе сыровато…

– Я тоже хочу потрогать, – заявила Карина и дотронулась до моего писюна.

– И я, – сказал Ольга. – Я же не дотрогала из-за тебя…

И тоже потянулась к моему писюну.

Вот тогда-то я раз и навсегда уяснил для себя, что сразу с двумя, конечно, здорово, но мой писюн трогать руками должна только одна из двух. Не то входят обе-две в раж и, если не проявить бдительности, вполне способны в дымине этого ража сварганить из твоего хозяйства яичницу с колбасой…

Да, а кончилось всё довольно прозаично. Только мы приступили к «прокалыванию» моим «шприцем» попки «приболевшей» Карины, как дверь в игровую комнату открылась и какая-то ранняя мамаша, просунув голову, поинтересовалась, где она может найти своего ненаглядного Кирюшу. После чего осеклась, пригляделась, тонко понимающе улыбнулась, закрыла дверь и застучала каблучками по коридору. Как же мы раньше на подходе её не услышали? А теперь что же – теперь атас! Быстренько привели себя в порядок (тогда это сделать было нехлопотно), натянули каждый свои трусики на свои попки и, рассевшись подалее друг от друга, изобразили на своих физиономиях ангельскую невинность. Пустите детей приходить ко мне, ибо их есть Царство Небесное…

Вообще надо сказать, что мой то наигранный, то природный энурез не раз выручал меня на сексуальных фронтах полового противостояния. Вот ещё был такой случай в пору перехода от отрочества к юности. Справлял я как-то малую нужду в подвале третьего подъезда нашего дома (уже не в военном городке, а просто в отдельном доме для военных в ряду других бетоноблочных коробок новостройки), как нате нам с кисточкой – влетает в этот самый подвал младшая сестра моего старшего товарища Коли, из уютной мастерской которого я, собственно, и вылез по энурезной надобности. Увидела меня и замерла, как вкопанная. Стоит, глаза таращит на этакую невидаль. Впрочем, ей тогда была, кажется, лет 12, так что писающий мальчик вполне мог быть для неё невидалью… Ну я, конечно, не смутился, напротив, спокойно доссал, после чего обернулся и обратился к ней с панибратской просьбой: Слушай, Тонечка, у меня руки грязные, боюсь инфекцию занести, бездетным на всю жизнь сделаться. Не могла бы ты его мне в трусы закинуть, а дальше я уже сам со штанами справлюсь… Сперва она от такой наглости онемела, затем покраснела, наконец призадумалась, однако встречными вопросами не разразилась (например,

о том, каким образом эта моя штуковина из штанов выбралась), но вдруг заблестела глазками в подвальной полутьме и… Да-да, мой неверующий Фома-читатель, и попыталась исполнить мою просьбу. Сперва двумя пальчиками, а когда почувствовала, что этот на глазах и на ощупь увеличивающийся в размерах писюн двумя пальчиками не удержать, то и всей ладошкой. Нежданно-негаданный интим – вдвойне приятен. Как славно было со стороны её братца отлучиться перед этим самым эпизодом в магазин радиотоваров за какой-то деталью к собираемому им радиоприемнику. Мы, не меняя позы – девичья ручка на писюне, мальчиковый писюн в девичьей ладони – перебрались в мастерскую, заперлись на щеколду и предались самому восхитительному по наивности новизны петтингу. Правда, прежде мне пришлось прочитать ей небольшую лекцию о том, что такое мужской член, как он устроен и как им надобно правильно пользоваться, чтобы и хозяину его удовольствие доставить, и самой в накладе облома не остаться. Вторая лекция, посвященная особенностям её вагинки, прошла почти без слов, на осязательном уровне – в звуковом сопровождении стонов, исполненных изумления и ликования… Увы, но моя просветительская деятельность в отношении отдельно взятой отроковицы даром мне не прошла. Это теперь я понимаю, что судьбе было угодно свести меня с отъявленной нимфеткой. А тогда я был так же далёк от гениальной «Лолиты», как и все прочие советские люди, поскольку автор оной был строго-настрого запрещён в Совдепии. Поэтому совершенно неожиданное поведение Тонечки после описанного эпизода застало меня врасплох. Она преследовала меня с маниакальным упорством, угрожая поведать обо всём брату, родителям и вообще – всем-всем-всем о том, как я её, глупенькую, наивную, невинную девочку, почти ребёнка, злостно и цинично обольстил, совратил и почти что изнасиловал, если я не приглашу её в кино, не угощу в кафе пирожными, но самое главное – если не найду уединённого местечка, чтобы развращать, соблазнять и почти насиловать её и дальше…

К счастью, через пару месяцев моего отца снова перевели служить из одной провинциальной дыры в другую, и мы – мама, брат и я – отправились вскоре вслед за ним. Тонечка явилась на вокзал, умудрилась споткнуться и расшибить себе при падении коленку, после чего закатила такие рыдания, что окружающие просто диву давались – столько слёз по такому ничтожному поводу. Но я-то знал, по ком был устроен этот плач Ярославны. То есть Антонины. И в душе, маленькая сволочь, очень им гордился…

Военный городок и его обитатели

Душа жаждет того, что утратила, и уносится воображением в прошлое.

Гай Петроний Арбитр

О военном городке № 15 я же упоминал, добавлю к сказанному, что, прожив нём в силу обстоятельств почти 8 лет кряду (достижение в послужном списке моего отца, занесённое в книгу рекордов Гиннеса [4] ), я до сих почитаю его своей малой родиной. Поэтому нахожу свои сыновним долгом рассказать о нём и его обитателях чуть поподробнее…

4

Не следует однако думать, что отец во все эти 8 лет сумел продержаться в одной и той же военчасти. Поскольку в этом городе располагался штаб округа, и различных воинских частей в нём хватало, родитель мой – в силу своей уживчивости – успел за это время сменить несколько, неизменно прибавляя при каждом очередном отфутболивании в должностях и званиях: от командира мотострелкового взвода до начальника физподготовки артиллерийского полка.

Городок наш находился не где-то там на отшибе, а в самой гуще большого города и был обрамлён с четырех сторон улицами: с севера – Московской, с запада – Дунайской, с юга – Черноморской, а с востока – имени какого-то там большевистского комиссара, благополучно расстрелянного англичанами где-то в прикаспийских песках, хотя, как утверждали старожилы, раньше эта улица носила гордое название Каппадокийской…

Мы, малолетние обитатели городка, делили его на две основные части: верхний и нижний. Кроме того, эти две части дробились ещё на два сегмента. Наш дом, который построил не Джек, а пленный Ганс со товарищами, находился, условно говоря, в северо-западном регионе. Дом был каменный, пятиэтажный, довольно длинный и оттого казавшийся несколько приземистым, хотя высота потолков в квартирах была что надо – 3,75 м. Сперва он предназначался для генералов расположенного в городе штаба военного округа, но потом генералам построили жилье пороскошнее, в более престижном районе, а дом отдали среднему и младшему офицерскому составу, что и предопределило его дальнейшую коммунальную сущность. Названия «верхний» и «нижний» отнюдь не были данью условности, но отражали истинное положение вещей, то есть неровность рельефа. Так, первый этаж нашего дома с южной стороны находился на обычном уровне, а вот с северной – оказывался уже как бы подвальным, в окна которого можно было заглядывать, перегнувшись через железное ограждение тротуара. Кстати, благодаря именно такому расположению я впервые стал свидетелем полового акта. Вполне, между прочим, легального, поскольку участниками оказались молодожёны, чьи окна выходили аккурат на север, открывая чудесный вид на бетонную стену. Но всё равно, куда бы ваши окна не выходили, следует помнить об этаже, мало ли кто не полениться свеситься с ограды, чтобы понаблюдать за вашим кувырканием. Впрочем, в данном конкретном случае я впал в преувеличения, не было никаких кувырканий, а был вместо них обычный супружеский коитус на пружинистой железной кровати в соответствующей позе – той самой, что у нас называлась рабоче-крестьянской, а в англоязычных странах то ли проповеднической, то ли пастырской, то ли поповской… Вспомнил: миссионерской! В любом случае наблюдать за коитусом, совершаемым в этой унылой позе было малоинтересно даже для нас малолеток: размеренно снующая туда-сюда-обратно голая задница новоиспеченного мужа, да в такт заднице раскачивающиеся ляжки уестествляемой жены. Звуковое оформление соответствовало визуальным данным по части убогости: нечленораздельное глухое порыкивание вперемешку с малопонятными ахами… Впрочем, как я понял впоследствии, практически все начинают свою активную половую жизнь именно с этой малопригодной для пробуждения в наблюдающем зачатков вуайеризма позы…