Эроусмит

Льюис Синклер

К счастью для Мартина, Пиккербо и не требовал от него деятельного участия в общественных кампаниях, предпочитая, чтоб он в горячее время заменял его в Отделе. Эти кампании будили в Мартине самые сложные и бешеные мысли, крайне его угнетавшие.

На все его замечания у Пиккербо был один ответ:

— Что за беда, если мои цифры не всегда точны, если моя пропаганда, заманиванье публики покажутся кое-кому вульгарными? Это все полезно, ведет к добру. Неважно, какие мы применяем методы: коль скоро мы заставляем людей дышать более свежим воздухом, соблюдать чистоту во дворах и меньше потреблять спиртного,

мы тем самым правы.

И Мартин с удивлением ловил себя на мысли: «В самом деле, разве это хоть что-нибудь значит? Разве что-нибудь значит истина — чистая, холодная, неприветная истина, истина Макса Готлиба? Все говорят: „Только не искажайте истину!“ — и все беснуются, когда им указываешь, что они сами первые ее искажают. Или в жизни ничто не имеет значения, и надо только любить, и есть, и спать, и слушать лесть?

Для меня, я думаю, истина имеет значение, но если так, может быть тяга к научной точности просто моя страсть, как у другого увлечение гольфом. Как бы там ни было, я не намерен бросать работу у Пиккербо».

Еще больше побуждала его защищать своего патрона позиция Эрвинга Уотерса и других врачей, нападавших на Пиккербо из боязни, что он добьется подлинных успехов и это урежет их заработки. Но все время Мартина мучила произвольная статистика.

Он подсчитал, что по цифрам, которые Пиккербо приводил насчет больных зубов, неосторожного управления автомобилем, туберкулеза и еще семи болезней, у каждого гражданина Айовы было сто восемьдесят шансов из ста умереть, не дожив до шестнадцати лет, и не мог он содрогаться от ужаса, когда Пиккербо возглашал: «Знаете ли вы, что в округе Пиккенс штата Миссисипи за один только прошлый год погибло от фрамбезии двадцать девять человек, и все они были бы спасены — да, спасены, — если бы ежедневно принимали холодный душ!»

Сам Пиккербо держался страшного обычая принимать холодный душ даже зимою, хотя он мог бы знать, что в одном только Милуоки за двадцать два года умерло от холодного душа девятнадцать человек в возрасте между семнадцатью и сорока двумя годами.

Наличию «переменных» — слово, которым Мартин так же донимал теперь всех, как некогда своим «контролем», — Пиккербо не придавал никакого значения. Он не мог постичь, что здоровье может зависеть от климата, наследственности, профессии, почвы, естественного иммунитета — от чего бы то ни было, помимо проводимых Отделом Здравоохранения кампаний за усиленное мытье и высокую нравственность.

— Фью! Переменные! — смеялся Пиккербо. — Каждый грамотный чиновник гражданской службы достаточно знает о причинах болезней — вопрос лишь в том, чтобы он действовал сообразно этим знаниям.

Тщетно Мартин пытался доказывать, что чиновникам, напротив, почти ничего не известно: никто не знает, действительно ли в школе свежий воздух важнее тепла, и так ли уж опасна для здоровья грязь на улицах и потребление алкоголя, и достигают ли цели предохранительные маски при эпидемиях инфлуэнцы и все прочее, что они проповедуют в своих «крестовых походах», — Пиккербо только злился, а Мартин подумывал об отставке, встречал Эрвинга Уотерса, и с новым пылом возвращался к Пиккербо, а в общем метался и был несчастлив, как молодой революционер, убедившийся в лицемерии своих вождей.

Он стал уже брать под сомнение и то, что Пиккербо

называл «доказанной практической ценностью» своих кампаний, — не только точность его знаний по биологии. Он видел, как надоело журналистам, что каждые две недели их принуждают спасать мир от новой угрозы, и как тихо сатанеет обыватель, когда девятнадцатая девушка за двадцать дней наскакивает на него и требует, чтоб он купил жетон для поддержания ассоциации, о которой он и слыхом не слыхал.

Но гнуснее всего был звон доллара, который слышался ему в самом пламенном красноречии Пиккербо.

Когда Мартин предлагал подвергать пастеризации все молоко или сжечь некоторые дома, как рассадники туберкулеза, вместо того чтобы хлопотливо и без толку их окуривать: когда он утверждал, что такие меры спасут больше жизней, чем десять тысяч проповедей и десять лет парадов, на которых маленькие девочки несут знамена и мокнут под дождем, тогда Пиккербо встревоженно перебивал его:

— Нет, нет, Мартин, об этом и думать нечего. Мы не можем восстанавливать против себя фермеров и домовладельцев. В нашем деле нельзя задевать людей — так мы ничего не достигнем.

На молитвенных собраниях и в домашнем кругу Пиккербо говорил о «ценности здоровья, дающего нам радость жизни», но в спичах на торжественных завтраках с дельцами она у него превращалась в ценность «славных, круглых долларов и центов, поставляемых рабочими, когда они здоровы и трезвы и могут работать быстрее при той же заработной плате». На родительских собраниях он держал просветительные речи об «экономии на оплате врача при должном уходе за детьми, который убережет их от болезней»; врачей же он заверял, что пропаганда охраны здоровья безусловно привьет населению систематический навык обращаться к врачу.

Перед Мартином он распинался о Пастере, Джордже Вашингтоне, Викторе Вогане и Эдисоне, как о своих героях. Но, испрашивая у дельцов города Наутилуса — заправил Ротарианского клуба, Торговой Палаты, Объединения оптовиков — божественной их санкции на расширение сметы ОНЗа, недвусмысленно давал понять, что они, только они — его герои и властители страны, и, лоснясь жирным блеском сквозь дым сигар, они принимали корону.

Постепенно Мартин перенес свое наблюдение с Альмуса Пиккербо на всех вождей, возглавляющих армии и правительства, университеты и церкви, и увидел, что большинство из них — те же Пиккербо. Он стал проповедовать самому себе, как некогда проповедовал ему Макс Готлиб, лояльность раскольничества, религию постоянного сомнения, заповедь отречения от каких бы то ни было заповедей, мудрость признания, что и сам ты и все другие, быть может, полные невежды, и настойчивую борьбу за Движение в пользу того, чтобы двигаться вперед очень медленно.

Сотни помех отрывали Мартина от лаборатории. Его вызывали в приемную Отдела объяснять рассерженным гражданам, почему из соседнего гаража несет бензином; оттуда он возвращался в свой закут диктовать письма директорам школ о проверке зубов у школьников; ехал в Шведский Овраг проверить, уделяет ли инспектор пищевой и молочной промышленности должное внимание бойням; отдавал приказ отправить в карантин одну семью из Фанерного Городка; и запирался, наконец, в лаборатории.