Эртан. Дилогия
Шрифт:
Я отступила к противоположной стене и еще раз с удовольствием оглядела картину. Девушка на портрете была бесспорно хороша. Настоящая принцесса. Интересно, почему любящий папа поместил портрет сюда, а не повесил в собственной спальне?
Читая надписи на картинах и пояснительные таблички, я уже успела понять, что это не галерея фамильных портретов. Здесь встречались военачальники, министры, придворные маги. Про некоторых из них я слышала, большинство имен было мне не знакомо. Из ныне здравствующих обитателей дворца, помимо принцессы, я заметила только магистра Астэри. Он был в точности такой же, каким я видела его два часа назад: те же серебристые волосы до локтя,
Портрет Архимагистра был последним в галерее, дальше глухая стена заканчивалась, и начинался ряд больших, почти до потолка, окон. Я с любопытством заглянула в первое, ожидая увидеть внизу внутренний двор, – и замерла в удивлении. За стеклом был виден сад, причем не далеко внизу, а прямо перед окнами, словно и не было под нами трех этажей дворцовых помещений. С ветки ближайшего дерева на меня настороженно смотрела крохотная разноцветная пичужка. Неужели я упущу возможность впервые в жизни прогуляться по висячему саду? Да ни за что.
Я прошлась вдоль ряда окон в поисках двери, ведущей в сад. Двери не оказалось, зато одно из окон было приоткрыто, и я, конечно, не могла не воспользоваться столь любезным приглашением.
Сад, по крайней в той его части, где оказалась я, не предназначался для прогулок. Здесь не было дорожек – ни рукотворных, аккуратно засыпанных песком или выложенных каменными плитками, ни "ноготворных", вытоптанных сапогами высокородных гостей и башмачками их прекрасных спутниц. Было тихо, только в дальнем конце сада выводила трели какая-то птица. Когда она замолкала, тишина не нарушалась даже шелестом листьев – ветер не залетал сюда. Словом, у меня были все основания предполагать, что моей экскурсии никто не помешает. И когда я, обогнув очередной экзотический куст в полтора моих роста высотой, увидела человеческую фигуру, у меня невольно вырвалось удивленно-испуганное "Ой!"
Впрочем, человек на мой возглас никак не отреагировал – все его внимание было приковано к мольберту. Лица художника я не видела, но его поза: отставленная в сторону рука с палитрой, слегка наклоненная голова с куцым, небрежно стянутым шнурком хвостиком – демонстрировала, что он поглощен работой. Правая рука с пятном зеленой краски на локте уверенно взлетала над холстом, накладывая точные отрывистые мазки. Любое вторжение в этот маленький мирок казалось кощунством. Самое разумное, что я могла сделать в данной ситуации, это тихо и незаметно уйти, оставив художника наедине с его музой. Но любопытство в который раз победило здравый смысл, и я сделала несколько осторожных шагов вперед – чтобы разглядеть изображение на холсте.
В отличие от коллеги, написавшего портрет Вероники, этот человек не делал никаких попыток приукрасить действительность. Женщина на картине была откровенно некрасива: скулы слишком резко выдавались вперед, кривой шрам рассекал щеку, уголки чересчур тонких губ угрюмо опускались вниз… Но это я осознала лишь через несколько минут – когда сумела оторвать от портрета завороженный взгляд. Задний план отсутствовал, поза и одежда женщины были пока только обозначены крупными мазками, но художнику каким-то мистическим образом удалось передать контекст, в котором любые суждения о красоте или некрасивости героини картины становились неуместными и бессмысленными.
Мужчина, не оборачиваясь, отступил от мольберта на пару шагов, полюбовался на свое творение, и неожиданно спросил:
– Ну как? Нравится?
– Потрясающе! – честно
– Вот как? – мужчина обернулся и внимательно посмотрел на меня. – Могу я полюбопытствовать, почему вы столь уверенно отказываете мне в гениальности?
– Попробую объяснить. Вы только не обижайтесь, ладно? – я подошла поближе, остановилась на расстоянии вытянутой руки. – Сейчас, когда я смотрю на вас, я припоминаю, что на холсте изображена молодая, очень грустная и не особо красивая женщина. Но стоит мне перевести взгляд на картину, – я повернулась в сторону мольберта, – и все меняется. Она выше понятий "красота" или "уродство". Глядя на картину, я вижу не женщину, вернее, не просто женщину, а нечто большее – какой-то цельный образ, и рассуждения о ее внешности теряют смысл. Но никак не могу уловить, что это за образ, понимаете?– я помолчала, разглядывая печальное лицо со шрамом. – Если бы гений взялся донести до зрителя какой-то контекст, он бы сумел сделать так, чтобы я прониклась им до мельчайших деталей, ощутила себя в этом контексте. Скорее всего, вам удалось передать это мистическое "нечто" не за счет таланта, а за счет сильных чувств к модели.
Мужчина задумчиво обхватил подбородок пальцами (кисть, которую он продолжал держать в руке, оказалась в опасной близости от лица) и посмотрел на картину, словно видел ее впервые в жизни.
– Может, вы и правы. Смею надеяться, я не самый плохой художник королевства, но до гениальности мне действительно далеко. Хотя наши всезнающие искусствоведы из Академии Изящных Искусств наверняка обвинили бы вас в консервативном подходе к живописи. На картинах, которые они объявляют гениальными, не всегда поймешь, в какой части тела лицо находится, а вы говорите – контекст.
– Я не искусствовед, – заметила я, пожимая плечами. – Просто зритель.
Мужчина улыбнулся неожиданно весело и задорно, от чего сразу помолодел лет на пять, а то и на все десять – теперь ему можно было дать не больше сорока.
– Это хорошо. Не люблю искусствоведов. У нас с ними затяжные военные действия… Кстати, раз уж вы не лазутчик из стана искусствоведов, то кто вы?
– Меня зовут Юлия. Я здесь живу.
– Живете? Здесь? – Мужчина оглядел меня с явным недоверием. – Вы не очень-то похожи на придворную даму. К тому же, если не ошибаюсь, они обитают этажом ниже.
– Я тут вроде как в гостях, – пояснила я, махнув рукой за спину. – А вы?
– Мое имя – Сэнтар. Я здесь, – короткий кивок в сторону картины, – работаю.
– О! Вы случайно не придворный художник? – оживилась я.
– Не совсем, но… в некотором роде, можно и так сказать. А что?
– Может, вы мне раскроете загадку одной картины? Я видела здесь в галерее портрет принцессы Вероники. Почему ваш коллега – к сожалению, забыла его имя – изобразил ее в таком странном виде?
Мужчина остался невозмутим, но в уголках глаз появились едва заметные лукавые морщинки:
– Вам не понравился портрет? По-моему, ее высочество там весьма недурна собой.
– Ее высочество там бесподобна! Но… Вы же сами сказали, что у меня консервативный подход к живописи. Я – за реализм. Такой взгляд у Вероники появится хорошо, если годам к тридцати. А грудь такого размера она не отрастит вообще никогда – по крайней мере, без помощи магии. Телосложение не то.
– И зеленый цвет она терпеть не может! – подхватил мужчина, уже откровенно улыбаясь. – Я говорил мастеру Хогарту то же самое. Но старик уперся. "Я, говорит, так вижу! Право художника."