Еще один шпион
Шрифт:
Майор поставил стопку на стол. Шутку он не оценил. Возможно, даже не расслышал.
– Для всего этого нужны деньги, – сказал он.
– Шестизначный счет в надежном банке, – сказал Родион, глядя ему в глаза. – Или семизначный – все зависит от вас. Ну, и в какой-то мере от вашего финансового консультанта... Как вы полагаете, Сергей Михайлович?
Семаго вдруг протрезвел. Он понял. Не испугался, не удивился, просто понял. Все эти подарки, угощения, вип-ложи, праздник жизни... Все объяснилось просто и понятно. Он вспомнил вдруг свой давешний сон: ракета, друзья, его тщетные попытки успеть... Вот ведь какая штука выходит – все они четверо и в самом деле будто в одном экипаже,
– Я лечу, – сказал Семаго тихо.
– Что? – удивился Родион.
Майор смутился, прокашлялся, увидел перед собой полную стопку, выпил. Увидел, как через зал к ним танцующей походкой возвращается Наташка – веселая, красивая, беззаботная. И сказал твердо:
– Я полагаю, что надо попробовать.
– Ну, и замечательно! – Родион перевел дух, поднял свою стопку, посмотрел сквозь нее на секретоносителя первой категории Сергея Михайловича Семаго, улыбнулся.
– За вас. И нашу дружбу! – и тоже опустошил свою стопку.
Это была его первая вербовка, и она прошла успешно.
Во время утренней поверки полковник Савичев смотрел люто, исподлобья, кривил губы.
– Бригада пилорамы – три шага! Почему опилки на территории? Карцер на пять суток!
– Кто вчера дежурил по кухне? Дульцев, Козин, Гребенников, Панибрат – три шага! Посуда вымыта плохо! Пять суток!
Вчера его снова вызывали в Заозерск, на ковер – на этот раз к самому начальнику краевого ФСИН, генерал-майору Драгунову. Еле уполз оттуда Савичев, думал, концы отдаст. Такими словами его не крыли с тех пор, как был жив отец. Да какое там – отец и слов-то таких не знал: «латентная демократия», «лондонский выползень», даже – «клещ голливудский»! При чем тут Голливуд, Савичев сразу не понял, а потом по вечерним новостям передали, что какая-то там американская киностудия собирается ставить фильм, основанный на фактах из жизни Мигунова и его героической, значит, борьбы. Еть мать, вот уж дали так дали! Хоть сразу рапорт на увольнение пиши!
– Отряд хозобслуги! На полу – грязь! Дневального лишить передачи!
– В медчасти опять нехватка лекарств, Ивашкину строгий выговор...
И Полканиха туда же: выгребла его заначку, объявила «сухой закон» – пока, значит, опять премию платить не начнут. Вот дура! На месте своем удержится – и то ладно! В звании не понизят – счастье! О какой премии речь!.. Ей бы, дуре, наоборот, в ноги Савичеву поклониться – вон, в самом Голливуде кино про них снимать будут, и на ее роль тоже какую-нибудь бабу-ягу найдут обязательно. Знаменитость! Все они знаменитости теперь...
– Кто на «овощерезке» в эту неделю? Три шага!.. Кто вам разрешил капустные очистки выносить за пределы хозблока, я спрашиваю? Пять суток!
И только Мигунова не трогал полковник. Главного виновника всех неприятностей. Его только тронь – такая вонь поднимется, что ею Савичева точно с должности сдует! После поверки полковник будто невзначай зашел в тринадцатую камеру, поинтересовался: как жизнь?
– Нормально, гражданин начальник, – пробубнил Мигунов, глядя в сторону. Сам зеленый, глаза ввалились. – Как обычно.
– Жалобы есть?
– Нет, гражданин начальник.
– Претензии?
–
– За что же ты мне тогда, Мигунов, такую подлянку устроил? – спросил Савичев. – За что на весь мир ославил?
– Я про вас ничего не говорил, гражданин начальник.
– А почему меня тогда по всем инстанциям склоняют, во все дыры жарят, как ты думаешь, блядина ты вражеская?! – вежливо поинтересовался полковник.
– Я не знаю, гражданин начальник.
– Вот как, – вздохнул Савичев, подумал. – А вот у нас в России зато смертность высокая – это хоть ты знаешь?
Молчит.
– При этом всякие вражеские элементы работают над тем, чтобы она увеличивалась. Смертность, имею в виду. Так что думай, шпионская морда. Хорошенько думай!
15 ноября 2010 г., ИК-33 – «Огненный Остров»
«Не спать. Не спать и быть начеку. Целая наука. И здесь я – профессор, академик, доктор, кто угодно...
Или жертва науки.
Были бессонные курсантские ночи перед зачетом по истории КПСС – Носкова в Кубинке все боялись, никто не спал, учили. Сутки, двое. Были ночные дежурства «на кнопке», которые при общем армейском недосыпе иногда превращались в мучение. Был маленький Родька, у которого болел живот или что-нибудь еще – мы со Светкой спали по очереди, это длилось несколько дней, неделю, две.
Но это все ерунда. Что такое каких-то пятьдесят часов без сна? Раздражение. Головная боль. Утомляемость. Вот и все... Сейчас я потерял счет бессонным ночам. Пять суток, шесть. Десять. Я даже не знаю. Не могу вспомнить. Скорее всего, иногда я забывался на какое-то время. Я стал медлителен, как ящерица в холодную погоду, могу застыть на месте, оцепенеть, мучительно соображая, где я и что должен делать.
Главное – не спать ночью. Закон жизни. В первую же ночь после злополучного визита правозащитников Блинов попытался сделать мне «кулёк с гулькой» – накинуть на голову одеяло и закрутить на затылке, пока не задохнусь. Я отбился, но после этого у нас обоих отобрали одеяла. Мне это скорее на руку: холод отгоняет сон. Блинов в ярости. Через день исцарапал себе ногтями лицо и шею, пожаловался дежурному, что я бросился на него, пытался убить. Реакции никакой не последовало – меня ведь теперь побаиваются... Думают, что это я вызвал правозащитников! Чушь какая-то... Как я могу кого-то вызывать?
По вечерам Блинов ходит по камере как заведенный, улыбается зловеще.
– Я – твоя смерть, Америкос. Хорошо знать это наперед, правда? Вот, любуйся, запоминай. Думай обо мне. Руки мои – смотри. Пальцы. Они вопьются в твою глотку. А это мое лицо, моя улыбка. Это последнее, что ты увидишь в своей жизни.
– Это задница, а не лицо, – говорю. – Ты что-то перепутал, Блинов.
Смеется. Скалится. Злится.
Потом объявляют отбой, ходить по камере нельзя. «Гаснет» свет. Блинов падает на свою шконку. Начинается ночь. Тропа войны.
Я лежу с открытыми глазами, стараюсь дышать ровно, чтобы он подумал, будто я сплю. Если он дернется сейчас, попытается убить – я подниму шум, дежурные отмолотят нас обоих, а Блинов, эта мерзкая скотина, очень боится боли. Ну и оставшуюся часть ночи смотровая щель на двери – «китайский глаз», – останется приоткрытой, наблюдать за нами будут плотнее, а это значит, что я смогу отдохнуть. Поэтому Блинов хочет действовать наверняка. Ждет. Тоже не спит.
Первые часы самые трудные. Я занимаюсь тем, что собираю зрение в точку. Оно расфокусировано, мышцы глазного яблока не подчиняются мне, веки сами наползают на глаза. Вверх-вниз, направо-налево, по окружности в одну сторону, в другую. Как утренняя физзарядка.