Есенин
Шрифт:
Крылов коснулся пальцами края шляпы, слегка приподняв её.
— Здравствуйте. Пройдёмте ко мне, пожалуйста... — Умолк, позабыв, как звать.
— Сергей, — подсказал отец.
— Пройдёмте ко мне, Сергей Александрович...
Хозяин был в светлой чесучовой паре. На кремовом резко выделялась смоляная бородка, фиолетовые припухлости под глазами подрагивали.
— Липа, ты поднимешься с нами? — обратился он к жене.
— Конечно. — Её каблучки застучали по лестнице, ведущей наверх, в контору.
Есенин стащил с себя халат, передал его отцу и направился вслед за хозяевами.
В
— Мне многое говорил о вас, Сергей Александрович, ваш отец, — начал хозяин. — Учиться вам осталось год. Если вы потом приедете сюда и станете служить у меня, я буду рад. Я весьма высоко ценю вашего отца.
Жена дополнила:
— У нас служили многие, но всё это было... не то.
— Через год я приеду, — пообещал Есенин.
— Не обманете? — вырвалось у хозяйки.
Муж с укоризной взглянул на неё.
— Липа... — И опять обратился к Есенину: — Отец тревожился, что вы увлекаетесь стихами. Он почему-то страшится этого вашего пристрастия. Весьма странно, конечно, с его стороны... А у вас это не прошло?
Есенин промолчал.
— Пора бы уж пройти. Но это, в конце концов, меня не касается. Мне важно, чтобы вы добросовестно исполняли свои обязанности... — Видно было, как он маялся с похмелья, не знал, куда девать себя, шумно вздыхал, мял пальцами лицо. — Я считаю, что мы Пришли к соглашению. — И заторопился: — Извините, Сергей Александрович, мы собрались в город, поразвлечься...
Есенин встал, поклонился.
— Желаю вам хорошо провести время.
Крылов тоже поднялся, ему невыносимо было сидеть, необходимо было выпить чего-то покрепче.
— До свидания.
Жена благосклонно подала мягкую руку.
— Не забывайте нас.
Внизу Александр Никитич встретил сына нетерпеливым вопросом, — он даже изменился в лице, ожидая:
— Ну, как?
— Чего беспокоишься, папаша? Всё хорошо.
— Как же не беспокоиться, сынок? О таком месте многие мечтают.
Сын не смог утаить снисходительно-презрительной усмешки:
— Что и говорить, мечта возвышенная!..
— Не смейся. Вспомни сперва, где ты вырос, откуда ты пошёл... Расскажи-ка подробно, ладно ли с тобой обращались?
— Чересчур. Место осталось за мной.
Отец сразу же подобрел, сквозь печаль в глазах пробилась радость — бледный лучик солнца сквозь сизый сумрак тучи.
— Ты собираешься с Воскресенским в город... Вот тебе десять рублей, купи чего захочется. Пустяками не прельщайся, зря не трать. А если путное что попадётся...
Есенин был растроган внезапной отцовской добротой и щедростью.
— Спасибо, папаша.
Он со всё возрастающим нетерпением ждал «вечного странника», даже выбегал на улицу — взглянуть, не идёт ли, то и дело вынимал тетрадь со стихами, снова и снова пробегал взглядом по строчкам, хотя они давно отпечатались в мозгу до единой буковки, до запятой — разбуди в глухую полночь, прочтёт без запинки...
11
Воскресенский
— Привет вам, господа, и доброго здоровья!
Видно было, что он здесь свой человек; Александр Никитич подозвал его к себе, перегнулся через прилавок.
— Нехорошо я вёл себя вчера, Владимир Евгеньевич. Лишнее вырвалось в сердцах... Извините...
Воскресенский наставительно поднял палец.
— Я досконально изучил движение человеческой души по замысловатым извилинам бытия. И мне ясны порывы души вашей, Александр Никитич. В силу этого ваши вчерашние обличения в адрес моей особы пролетели мимо, как ветер, и вы, прошу вас, не мучьте себя раскаяниями... Сергей Александрович, вы готовы в поход?
— Готов, — ответил Есенин. — Но я всё же прошу вас задержаться на короткое время. — Он вопросительно поглядел на корректора.
Тот понимающе кивнул.
Они отодвинулись к окну, и Есенин подал ему тетрадь. Воскресенский поправил очки, убрал со щеки прядь и углубился в чтение.
Входили и выходили покупатели, слышались голоса продавцов, глухие удары топоров на «стульях». Воскресенский внимательно прочитал все пять стихотворений. Перевернув страницы, прочёл вторично. Помолчал, нахмурив брови, потом бережно спрятал тетрадь в карман куртки и сказал:
— Пошли.
— Не бросайте его, Владимир Евгеньевич, — попросил Александр Никитич. — Ещё заблудится. Город немаленький...
— Он не заблудится, — ответил Воскресенский, придавая словам иной, многозначительный смысл, и ещё твёрже повторил: — Нет, не заблудится!..
На улице, тесной и душной, они перешли на теневую сторону. Ветер мел по булыжной мостовой пыль, шелуху семечек, клочья сена, обрывки газет, и Есенин, крупно шагая, отворачивал лицо.
— Не возражаете прогуляться пешком? — спросил Воскресенский.
— Конечно нет. Хочется поглядеть на Москву.
— Отлично! — Воскресенский шёл размашисто, независимый и, казалось, довольный собой и жизнью, поглядывая по сторонам, улыбался во весь рот. — Вы, я замечаю, сгораете от нетерпения: ждёте оценку вашим стихам?
— Ещё бы! — сознался Есенин, не смущаясь своей откровенности. — Я очень волнуюсь, Владимир Евгеньевич.
— Зря, мой юный друг. Вам пристало волноваться лишь творчески. За написанное же волнение вроде бы излишне. Такие стихи не только Белокрылову, но и самому Блоку показать не зазорно. Свежо, ароматно. Вы поэт. И вы богаты: у вас, дорогой, светлое будущее. Я предрекаю вам его... Я знаком с поэтами — встречался на вечерах, в типографии. Воображают о себе Бог знает что, крошечную, тоненькую струйку выдают за могучий водопад. И важничают, будто они уже не люди, а самое меньшее — полубоги. И я, смею вас уверить, определяю безошибочно: у такого-то поэтического будущего нет, у этого нет даже настоящего, а вон тот сгинет через год-два бесследно. А вот у вас, Сергей Александрович, есть будущее. И оно огромно, милостивый государь! Да-с!..