Эшби
Шрифт:
Иногда она все же опускала ресницы, и тогда я любовался ее смятением. Мне нравилось смотреть, как она сдерживает, глотает свое желание.
Никогда она не говорила со мной об Эдварде, она жила только своим желанием. Мне доставались лишь взгляды и жесты. Эдвард повсюду следовал за ней по пятам.
Он боялся вечеров, тех мгновений, когда нужно было оставить Друзиллу и подняться в свою каморку под крышей. На лестнице служанки, смеясь, щекотали его. На площадке его поджидали лакеи, чтобы грубо обругать и толкнуть. Зная, что он ни за что не станет жаловаться, они регулярно воровали его жалованье.
Однажды
Прервав мечтания, он заметил, что между шкафом и окном промелькнула какая-то тень. Он встал и огляделся. От тени отделилась женская фигура. Он узнал в ней Кармиллу, самую младшую из служанок.
— Не кричи, не кричи, — прошептала она, отступая к окну. Они заперли меня здесь, я не хотела, я вырывалась. Они втолкнули меня в комнату…
— Зачем? Зачем? Что я им сделал?
— Не знаю. Не бей меня.
— Ты же знаешь, что я тебя не ударю.
— Ты плакал?
И она приблизилась к нему.
— И ты плакал?
Она обняла его за плечи и ласково провела ладонью по его ресницам. В его глазах заметался страх, он попятился к кровати, отталкивая от себя руки Кармиллы:
— Ты пришла, чтобы искушать меня.
Она склонилась на подоконник, и ее смех запутался в виноградной лозе.
— Ты пришла, чтобы искушать меня. Отвечай! Не притрагивайся ко мне.
Она обернулась и подалась к нему — корсаж расстегнут, губы блестят.
— Нет, я дотронусь. Ты красив. Я тебя люблю, люблю, слышишь?
— Ты лжешь. Уходи. Уходи к Герберту. Я видел вас однажды вечером…
— Фу, грубиян. Тебе надо было пойти в услужение к попу. К тому же тебе больше по сердцу знатные дамы.
— Замолчи!
— Ты знаешь, зачем они послали меня к тебе?
— Уходи!
— Если ты меня прогонишь, я открою дверь и…
— Кармилла, зачем ты творишь зло?
— Не тебе меня учить.
— Бог покарает тебя.
— Да ну?
— Ты не боишься ада?
— Я же тружусь.
Прижав руки к животу, с расширенными от страха глазами, он отступил еще на шаг к кровати. Она, уже не так уверенно, подвинулась к нему. Он ощутил на животе и на щеках жар ее близкого тела. Когда она прижалась к нему, он поднял руку и ударил ее по щеке так
Он приблизился к окну, окунул горящее лицо в ночную прохладу, потом обернулся, вынул из кармана дрожащую руку и оперся ей на подоконник:
— Я буду спать в кресле. Ложись на мою кровать.
Не переставая всхлипывать, она отрицательно покачала головой.
Он достал из шкафа покрывало, закутался в него и притулился на кресле. Страшная тоска, словно прожорливый зверь, напала на него, парализовав его тело и дух.
— Прости меня, пожалуйста,— сказал он, — я и вправду грубиян. Прости меня. Спокойной ночи.
Он зарылся с головой в пыльное покрывало.
Она подняла голову:
— Пошел ты со своими извинениями. Ты просто…
Он еще глубже зарылся в тряпье. За дверью слышались шепот и шум шагов.
— Слышишь, это они,— произнесла она, всхлипывая, — что я им теперь скажу? Они ожидают, что мы ляжем вместе… Ты хочешь, чтобы я умерла от стыда?
Он уже не слышал, сон сковал его, несмотря на тяжкий груз печали. Покрывало пахло медом и овчиной; бабушка Саксо тоже пахла медом и овчиной, когда она била нас по щекам своей холодной ладонью. За перегородкой, под луной, бараны блеяли, как черти, я видел, как их рога и крупы движутся над загоном, их длинная блестящая шерсть переливалась в лунном свете, как гранитное руно, грудь мою сжимает страх; дрожа, стуча зубами, я бегу и зарываюсь с головой в бабушкины юбки.
— Ты никогда не станешь мужчиной, — говорит мне бабушка, поглаживая мои волосы, — я отведу тебя к пастору. Может быть, он сделает что-нибудь для тебя. Тебе повсюду мерещатся черти, это нехорошо. Ангелы ведь тоже вокруг нас, но ты их не видишь. Проходя рядом с девочкой, ты краснеешь. Мы пойдем к пастору завтра, он даст нам что-нибудь из еды к обеду. Я не могу доверить тебе скот, ты никогда не научишься стричь овец и делать сыр. Я пристрою тебя на учение. А все же ты славный мальчик, — добавляет она, целуя меня в лоб.
Внезапно двор и хлев наполняются хриплыми голосами и блеянием. Джо, Арчибальд и Рой резко распахивают дверь. Мои братья ненавидят меня. Я завидую их силе, наглости и красоте, я завидую даже пятнам на их одежде. Я прячусь за бабушку, я стыжусь своих узких плеч и мягких волос, стыжусь своей чистоты, своих тайных слез и сложенных ладоней. Ночью они вытаскивают меня из кровати и выталкивают на мощеный камнями двор. Они мажут меня навозом, иногда даже принуждают есть его. Я не кричу, мне стыдно. Коровы и овцы тычутся мордами и рогами в изгороди хлева, я сжимаю кулаки, я кусаю бархат их одежд и прохладу ночи. Бабушка слегка похрапывает под своей красной периной. Они окунают меня по пояс в холодную поилку для скота, вода разрезает меня пополам, вокруг блестит бархат одежд и розовая кожа ладоней. Легкие, злобные водяные твари скользят по моим голым ступням. Вдали, в долине, свистит паровоз. Гордость — сила моя…