Эшелон (Дилогия - 1)
Шрифт:
– Родить-то родишь, а что с ним делать? Кем он будет считаться, ребенок, - русским ли, немцем...
– Это был бы мой ребенок.
– Эрна перестала смеяться.
– И твой... Но не беспокойся, ребенка пока не будет.
"Пока-то пока, а все-таки", - подумал я, продолжая дурацки краснеть и потеть.
– Ну, не расстраивайся, мой милый, не сердись.
– И Эрна поцеловала мне руку.
– Не сержусь, - сказал я, хотя действительно ощутил нечто вроде досады.
Сказанула
Ну, а ежели она и впрямь забеременеет? Родит мне наследника?
Куда я с ним денусь? И куда она денется? А руки целовать взяла за моду с тех пор, как фрау Гарниц полегчало. Я попросил полкового врача осмотреть ее. Он осмотрел, принес порошки, пилюли и мази, фрау Гарниц стала лечиться, и однажды Эрна поцеловала мою ладошку.
– Спасибо за маму. Она встает, скоро будет ходить.
А потом начала целовать мне руку после каждой нашей близости. Я сказал:
– Эрна, не надо.
Она ответила:
– Я очень люблю тебя и благодарю за все. И ты позволь мне... Позволишь?
– Ну, пожалуйста, как хочешь.
Я был не в своей тарелке. После близости я тоже бывал благодарен ей за теплоту, за ласки, за нежность. Но у самого не было потребности поцеловать ей руку. А вот она целовала. И мне было неловко, нехорошо оттого, что она испытывает эту потребность, а я нет.
– Не сердись, не сердись, - говорила Эрна, - я не рожу. Ты хороший, я не сделаю тебе неприятное... Ты очень хороший!
"Это в сравнении с другими, - подумал я.
– А так - какой там хороший?"
Я поцеловал Эрну, потрепал по щеке. Она сказала:
– Петья, а правда, что нас выселят?
– Кого вас? Тебя с матерью?
– Немцев, которые живут в Пруссии.
– Откуда взяла?
– В городе все немцы об этом говорят. Нас выселят в Германию, а Восточную Пруссию заберут себе русские или поляки.
Это правда?
– Мне не докладывали, - сказал я.
– Не хочу отсюда уезжать, - сказала Эрна.
– И куда столько немцев разместят?
Что верно, то верно, трудно будет разместить переселенцев - уж больно плотно населена Восточная Пруссия, она нашпигована городами, городками, селами, фольварками, на каждом шагу поселение. Да ладно, как-нибудь перемогутся, наш народ и не то вынес. За войну надо расплачиваться. Поэтому вполне возможно, что пруссаков стронут с насиженных мест.
Я подумал об этом, но Эрне ничего не сказал. Она-то при чем?
Тут ее беда, а не вина. Заварили кашу главари, расхлебывать же приходится всей нации. Эрна сказала:
– Если бы ты знал, как я ненавижу фюрера и его свору, тех, кто развязал войну. Будь они прокляты!
– Их будут судить, -
– Хотя в печати сообщалось, будто Гитлер и Геббельс покончили с собой.
– Трусы! Боялись держать ответ. Подлые трусы и убийцы!
– Щеки Эрны побледнели, губы скривились.
– Будь они прокляты!
И будь прокляты все мы, немцы!
Она еще сильней побледнела, плечи ее передернулись. Что же, это было прозрение, жестокое, неумолимое, запоздалое. К концу войны многие немцы стали прозревать.
Ей досталось вдоволь горького. Да и мне. Но мы живы и будем жить. А сколько людей не будет? Вот и перед ними, павшими товарищами, я также виноват. Может быть, я должен был погибнуть заодно с ними. Временами я почти уверен в этом. А временами чертовски хочется жить, радоваться жизни и брать от нее все, что положено живущему на земле.
Разговор с Трушиным. О чем? Не о чем, а о ком. Об Эрне.
Трушин сказал мне как бы невзначай:
– Расстанься с немочкой, Петро. Что, русских баб не хватает? Оглянись вокруг...
– Хватает. Но пойми, так получилось. Прикипел к ней. Временами мерещится: люблю ее, немку, по-настоящему...
Сказал и вспомнил: по-настоящему - это ее выражение, Эрны.
Трушин сморщился.
– Вот уж точно: тебе мерещится! Осенись крестом - и сгинет наваждение!
Изволит шутить? И отчего затеял этот разговор? По собственной инициативе? Вдруг озарило:
– Тебя замначподива подбил?
Трушин малость смутился:
– На данный разговор? Ну, он, что из этого?
– Ничего... Но можете вы понять: немка тоже человек?
– Кто ж спорит, человек. Однако время, ситуация неподходящие...
– Мы всегда интернационалисты!
– Даешь, Глушков! Нашел на чем демонстрировать интернационализм! По-твоему выходит, ласкать немочку - святое даже дело...
– Ничего не выходит.
– И я смутился.
– Просто так получилось... И к тому же немки и немцы начнут меняться после войны...
– Дай-то бог.
– Я в том уверен...
– Слушай, Петро, ты же всемирно известный скромник по женской линии. Соблазнила тебя, что ли?
– Пошел к черту!
– Приворожила? Опоила зельем?
– Я сказал: иди к черту!
– Вот и побеседуй с таким... Ладно, будем считать: поручение замначподива выполнил. А углубляться в данную тему не буду:
слишком интимна, так ведь?
– Воистину так, милый ты мой замполит! Отчепись, как говорят у нас на Дону. Я же не маленький, сам за себя отвечу...
– Ну и отвечай. Мой долг - предупредить...
– Уже предупреждали.
– Ох и упрямый ты осел, Петро!