«Если», 1999 № 07
Шрифт:
Изложив это на листке бумаги, я еще раз все прочувствовал и пережил и теперь устало иду спать, пока не зная, что мне делать дальше. Очевидно, я навсегда потерял душевной покой, что, конечно же, будет заметно на медпроцедуре. Лучше бы я не взламывал этот компьютерный «замок»! Лучше бы я, наверное, не рождался. Точнее, лучше бы меня (его) не клонировали!
Два дня ничего не делал, только лежал и думал. Я не хотел есть, но пришлось, так как отсутствие у меня аппетита было бы подозрительным. Но я до сих пор пребываю в состоянии полной опустошенности, ужаса, прострации. Я всего лишь склад новых органов для другого, первого меня. Неужели это справедливо?.. Если нет, то как я смогу дальше жить? Если да, то я этого не понимаю. Может быть, история человечества даст мне ответ?.. Я решил получить максимальную информацию обо всем, абсолютно обо всем, и тогда уже сделать окончательные выводы.
Все
Философия, которую я вкратце прошел гипнокурсом, словно расчищает захламленное всевозможными неграмотными рефлексиями пространство перед некоей дверью, но открыть эту дверь не решается и боится. Или не может. Но в моем положении у меня есть только один выход — вперед, в эту самую дверь!
Искусство… Я бы сказал, что искусство, пользуясь одним из сленговых (довольно, однако, точных) выражений, это просто кайф. Буду воспринимать его постоянно, что же мне еще остается? Кроме того, в своих высших проявлениях в нем заключены как составляющие его материалы и столь необходимые мне философия и религия. Однако для полноценного восприятия и создания искусства нужно уже иметь и свою истину, и свою цель, и свой смысл, и своего Бога. Пока что я к этому только стремлюсь, поэтому искусство, как создание чего-то еще нового к уже тобой обретенному и существующему, в своем совершенном облике мне пока недоступно. И вообще, оно мне кажется каким-то странным по своей сути. Ведь, например, вдруг окажется, что моя бытность здесь, а его (меня) существование там — это тоже какое-то произведение некоего сумасшедшего художника? Кем мне тогда себя ощущать? Или все вообще — творение искусства, произведенное Богом? От этих идей у меня холодеют ноги.
Религия обещает все, буквально все, и даже сверх этого. Религия — это и есть связь с Богом. Займусь ею вплотную.
Я знаю, как зовут Бога, но это нельзя упоминать всуе. Да, все замечательно, просто чудесно, однако я никак не могу быть евреем, поскольку все евреи вымерли во времена страшного вируса, так что мне это, увы, не подходит. А жаль.
Я сидел сегодня перед своей белой стеной, смотрел в ее центр, глубоко и медленно дыша, задерживая дыхание, распространяя всю энергию вовне, внутрь, вверх, куда угодно, и… Это произошло! Я впал в нирвану. Я не знаю, стал ли я Буддой, но надеюсь, что приблизился к боддхисатвам. Великое блаженство охватило меня, сладостное Божественное Ничто поглотило меня, мои члены испытали воздушную негу и чарующий восторг, и я воистину перестал быть и слился со всем миром, с самим собой — и здесь, и там — и стал наконец Всем и Ничем одновременно… О, белая стена! О, я! Тат твам аси! Мне кажется, я обрел своего Атмана, а значит, и смысл.
Продолжаю медитировать. Кришнаизм любопытен тем, что он вновь привносит раз и навсегда отвергнутую буддизмом оппозицию. Правильно: творение не может быть создано только из себя. Любая религия невозможна без оппозиции, в этом смысле буддизм вовсе не религия, а просто психотехника. Различных психотехник вообще было дикое множество, особенно в более поздние времена. Вещь, несомненно, нужная, буду иногда прибегать к ней в минуты грусти и усталости, но, конечно же, я изначально хотел видеть в буддизме совершенно другое. А кришнаизм… Кришнаизм… Ха-ха-ха… Ну что еще можно сказать?
Христианство…
Сегодня всю ночь стоял на коленях и молился. Я понял свой смысл, свое предназначение, свою цель. Великая суть самопожертвования охватила меня, я плакал и бил поклоны. На заре вся моя комната осветилась небесным светом, моя белая стена просто горела Божественным огнем, и тут она как будто раскрылась, словно некий занавес, и Христос с Девой Марией под руку явился ко мне и изрек: «Войди в мое Царствие не от мира сего!» И благодать осенила меня, я был истинно счастлив. Я хочу войти, впусти меня, Боже, в Твое Царствие не от мира сего, я тоже нахожусь не в том мире, и мое существование не от мира, мне нужно креститься, я должен быть крещен, где священник, где вода, святая вода, где хоть один крещеный, который бы меня крестил, я ведь тоже не от мира, я изначально с Тобой, со всеми вами, но я не могу быть крещен никогда, никогда, никогда…
Вот такие бессвязные настроения овладели мной в эту ночь. Что же мне делать? Что?!..
Мне все надоело, и дневник тоже. Возвращаюсь, однако, а то скучно. Вся моя проблема заключалась в том, что я уперся в эти высокие идеи и переживания, а надо было просто жить, наслаждаться, любить… Любить, вот именно! Что я знаю об этом? Я решил заняться любовью.
Женщины — поразительные создания. Я долго изучал их строение в любых конфигурациях, разнообразные лики, облики, лица… Их физиологическое отличие от мужчин, к которым я, кстати, как выяснилось, принадлежу, мне показалось забавным, психологического я не понял. Между прочим, где мое сексуальное начало? Никогда я его не ощущал биологически. Очевидно, его мне как-то убирают на медпроцедурах, или как-то меня разряжают, что, в общем, хорошо, а то бы я уже давно лез на свою белую стенку. Я составил портрет желаемой мной женщины и тут же в нее влюбился. И я решил писать ей стихи. Любовные послания, которых она никогда не прочтет, поскольку не существует. Впрочем, какая разница?
Написал венок сонетов и небольшую поэму. Для этого пришлось изучить гипнокурсом основы стихосложения и поэтическое творчество разных народов. Приступаю к новому произведению, которое напишу и в стихах, и в прозе. Это будет шедевр! Жаль, что никто его никогда не прочитает.
Все! Конец — меня засекли. Врачи, оказывается, что-то подозревали и поймали мой вход в запретный компьютерный файл Уильяма Блэйка. Трое из них пришли в мою комнату, чего никогда не бывало, всячески меня просканировали, подключившись к моим компьютерным входам, сняли копию моего дневника для изучения и ушли, сказав, что им нужно посовещаться, а потом они возьмут меня на медпроцедуру. Они выглядели очень растерянными и даже какими-то испуганными. Но главное — они забрали мои стихи и начатое мною большое произведение обо всем! Это настоящая трагедия. Хоть бы дали закончить. Но я не испытываю никакого отчаяния, я не испытываю ничего, кроме тихой, спокойной радости, ибо все когда-нибудь кончается в этом лучшем из миров, и этот конец всегда очевиден и обязательно наступит; и поэтому я готов ко всему, абсолютно ко всему, ибо именно сейчас я понял то, что так хотел постичь, я знаю смысл, я знаю истину. Она… Она вот в этом мгновении, в этих словах здесь, сейчас, когда я это пишу, и она заключается в одной простой фразе, лежащей в основе всего остального: Я ЕСТЬ.
Я был на медпроцедуре, все происходило очень странно. Один из врачей, держа в руках мои стихи, вдруг спросил, обращаясь ко мне: «Это действительно вы написали?» Я кивнул и даже улыбнулся — а кто же еще? Он начал показывать их другому врачу, даже зачитывать некоторые строчки, на что тот совершенно серьезно сказал: «Хватит, я вижу, что это гениально». Тут третий врач, помоложе, вдруг сказал: «А вообще — что ему известно?» И врач, у которого были стихи, вдруг сделался как будто печальным и тихо сказал: «Все». После этого они провели мне обычную оздоровительную терапию, отдали все стихи и отвели в мою комнату, объявив, что отныне я могу безбоязненно получать любую информацию, хотя самому проявляться в компьютерной сети мне запрещено; и пусть я продолжаю работать над своим большим творением, которое их очень заинтересовало, как и мой дневник. Ничего не понимаю.
Вовсю работаю над главным трудом моей жизни. Ура! Сейчас не возникает никаких дурацких вопросов о цели и смысле. Я испытываю… как это… кайф!
Я закончил! Закончил! Этот миг не сравнится ни с чем. Врачи отсняли копию и удалились читать. Кажется, им нравится мое творчество, поскольку, когда они вели меня на очередную процедуру, то смотрели на меня с каким-то пристыженным уважением или почитанием, как нашкодивший маленький ребенок на строгого отца. Впрочем, какая мне разница?