«Если», 2002 № 01
Шрифт:
— Если бы мне нужен был работник, я построил бы себе два десятка роботов, — холодно сказал Беркут. — Пару лет назад я даже слепил себе механического голема, а через неделю разбил его ломом — достал он меня своей тупой услужливостью. Ты хочешь быть моим другом? М-м-м… А почему бы и нет? Вполне возможно. Только для этого ты должен кое-что сделать.
Клаус вылез из чана, стыдливо прикрываясь рукой, добрался до простыни, висевшей на стене, и обмотал ею свое тело. Поплелся прочь из бани. Босые ноги его шлепали по полу, оставляя на некрашеных досках влажные следы.
— Эй, ты куда? — крикнул Беркут… — Это как-то невежливо, знаешь ли! И где же
Клаус остановился, обернулся, придерживая рукой сползающую простыню.
— Знаю я, что тебе нужно. Ты такой же, как все, Беркут. Такой же. Всем вам нужно от меня одно и то же. Мою душу — вот что вы хотите.
— Душу? — Беркут усмехнулся. — Интересная мысль. А ты уверен, что у тебя есть душа, Клаус Даффи?
— Уверен.
— У тебя есть какие-нибудь доказательства?
— Отвяжись, проклятый новус! — взревел Клаус, скривившись от злости. — Ты обманул меня, притворившись нормальным человеком! У вас, новусов, нет душ! А у меня душа есть, и никакие доказательства мне не нужны! Я просто знаю это и все!!!
— А ты, парень, похоже, того… — Захаров озадаченно покрутил пальцем у виска. — Подожди, куда ты пошел, не договорили еще…
Клаус не слушал его. Он пулей вылетел из бани и побежал по лестнице на второй этаж.
— Я хочу встретиться с Патриком Ньюменом, — упрямо, уже в десятый раз за день, повторил Клаус. — Не понимаю, почему ты меня здесь держишь. Уже неделю я торчу в этой дыре. Патрик шастает где-то рядом, а к себе меня не пускает. Вы сговорились с ним, да? Вы издеваетесь надо мной! Не имеете права! В этом мире все люди свободны!
— Ты не человек, — сказал Беркут.
— Что?! Что ты сказал?! — Клаус в бешенстве вскочил на ноги. — Повтори, мерзавец!
— Ты не человек, — повторил Беркут. — И поэтому на тебя распространяются далеко не все права.
— Почему это я не человек? — ноги Клауса вдруг стали ватными, он плюхнулся на стул и обессиленно откинулся на спинку. — Я человек! У меня есть душа. Я в большей степени человек, чем все вы!
— Ты бы признал полноценным человеком неандертальца? — невозмутимо спросил Беркут. — Или питекантропа? Мохнатую полуобезьяну с дубиной в корявой руке — олигофрена с непредсказуемым поведением?
— Но я же не питекантроп. Я даже не homo sapiens. Я — homo novus, я того же вида, что и все вы…
— Тем хуже для тебя. Стало быть, ты человек, упорно отказывающийся вести человеческий образ жизни. Ты гадишь под себя, лазаешь по деревьям и не хочешь разговаривать на полноценном языке. При этом ты желаешь пользоваться всеми благами, которые производим мы, новусы, благодаря нашим умениям. Мало того, ты презираешь нас. Ты считаешь нас чем-то вроде хорошо отлаженных механизмов. Ты оставил право на обладание человеческой душой себе одному, единственному и любимому.
— У новусов нет души!
— Да что ты заладил, как попугай: «Нет души, нет души!» Какие доказательства того, что душа у нас есть, нужно тебе привести? Фотографию души в фас и профиль? Справку, заверенную нотариусом? Возьми в качестве доказательства меня — неужели я произвожу впечатление бездушного человека?
— Ты обманывал меня. Ты специально разыграл этот спектакль: изобразил настоящего человека, эмоционального и душевного, чтобы купить меня с потрохами. Ты хороший артист, Беркут. Для тебя это было несложно, тем более, ты прекрасно знал, чего я хочу. Но я раскусил тебя. Ты такой же, как все.
— Я не заявлял такого…
— Но хотел заявить!
— Пожалуй, так, — согласился Беркут, помолчав с полминуты. — По моему мнению, ты должен заняться психовизуализацией, и чем быстрее, тем лучше для тебя самого.
— Нет! — Клаус шарахнул кулаком по столу. — Вот тут вы слабы! Вы не можете заставить меня заниматься этой гадостью насильно. И потому я навсегда останусь самим собой. Останусь человеком. Хотя моя участь страшна — жизнь единственного человека в мире холодных бездушных монстров…
— Если бы ты не был новусом, я заподозрил бы, что ты психически больной, — сказал Беркут. — Но поскольку ты новус и, стало быть, не можешь страдать никакими болезнями, я прихожу к выводу, что в твоей не слишком умной голове произошел какой-то логический сбой. Ты подчинил свои мысли и всю свою жизнь некоей навязчивой идее. Идее, которая не позволяет тебе заниматься АПВ. Откуда это внутреннее табу, Клаус? Что это — отголоски какой-то религии? Ты религиозен, Клаус? Если да, то это объясняет многое.
— Это тебя не касается, — буркнул Клаус. — Тоже мне, психотерапевт нашелся! Я хотел поговорить с Патриком, именно с ним. Он смог бы мне помочь — и только он. А вместо него мне подсунули тебя. Но ты не психолог, ты техник! А я не позволю копаться в моих переживаниях при помощи отвертки и гаечного ключа!
— Ладно, будем считать, что ты меня убедил, — Беркут поднялся на ноги, потянулся. — Позволь напоследок рассказать тебе одну притчу.
— Не надо мне никаких притч!
— Надо, надо. Слушай, Клаус. — Беркут пошел по комнате, заложив руки за спину. Теперь он очень напоминал пожилого учителя, вышагивающего перед классной доской. — Жил-был один человек, истово верующий. Он старательно соблюдал все правила, предписанные религией, и, само собой, надеялся, что попадет за это в рай. Так оно и случилось. Очутился этот человек в раю и возрадовался. В самом деле, радоваться было чему — великолепная природа, красивые дома, никакой преступности и даже агрессии. Все, что ему теперь приходилось делать, это просто существовать, спокойно и благополучно. Правда, люди, которые окружали этого человека в раю, весьма удивляли его. Он предполагал, что они обязаны соблюдать множество непременных обрядов — тех, что соблюдал всю жизнь он сам. А они просто жили. Не строились пять раз в день на молитву, не пели псалмов, не ходили в церковь. Люди, живущие в раю, оказались весьма раскованными в личной жизни — они охотно предавались плотским радостям и, похоже, позволяли себе все, что угодно. Уточню — все, что не мешало жить окружающим и не ущемляло их свободы. Люди эти ежедневно трудились и создавали своими руками все то изобилие, которое присутствовало в их жизни. Никто свыше не снабжал их бесплатными благами.
Наш герой воспринял такой образ жизни с большим трудом. Он никак не мог поверить, что можно совершать запрещенные его религией поступки и не нести за это никакого наказания. Люди рая оказались очень радушными — они дружески общались с прибывшим, приглашали его в гости, угощали вкусной едой и хорошим вином. И поначалу он принимал эти приглашения весьма охотно. Он даже пытался убедить себя в том, что ему это нравится. Он пил коньяк, играл в карты, загорал нагишом у моря, занимался любовью с хорошенькими девушками, много путешествовал… И при этом его ни на секунду не оставляло чувство вины.