«Если», 2003 № 04
Шрифт:
— А как же, — сказал я. — Все в ажуре.
Джин поставила бокал с пивом и посмотрела мне прямо в глаза.
— Майк, то, что ты делаешь, запрещено законом. Ты хочешь сесть в тюрьму, хочешь, чтобы дети узнали, как их отец…
Тут я ее перебил.
— А ты укажи, — вызывающе потребовал я, — каким образом я нарушаю закон.
— Ну-у…
Я не дал ей договорить.
— Во-первых, эти купюры не фальшивые. Они настоящие — словно их напечатали в Вашингтоне. И не копии, поскольку «копия» подразумевает попытку воспроизвести оригинал. А эти ничего не воспроизводят, они подлинные. Я показал их тебе
Я был прав, и она это знала. Я не сомневался, что даже атомы в исходной купюре и дубликатах были идентичны.
Ей нечего было возразить. Она просто смотрела на меня, а ее сигарета тлела в пепельнице. Я включил радио погромче. Некоторое время мы сидели и молчали. Потом она спросила:
— Майк, а кто-нибудь еще в вашей семье делал что-либо подобное? Кто-нибудь, про кого ты знаешь наверняка?
Насколько мне было известно, нет.
— Мою бабушку посещали предчувствия, и примерно половина их сбывалась, а моя мать находила потерянные вещи. Тетя Мэри до сих пор видит безумные путаные сны. Вот, собственно, и все, если исключить тот факт, что моя мать родилась в рубашке, а когда я был еще совсем маленьким, она постоянно повторяла, что я научусь делать деньги, стоит мне по-настоящему захотеть.
— Ну, а как насчет твоей родственницы, которую сожгли живьем в Белфасте? — осведомилась Джин.
Я оскорбился.
— В графстве Монахан, то есть очень далеко от Ольстера. Это была моя двоюродная прабабушка Бриджит-Нора. И ее сожгли, потому что ее отец был испанцем и потому что во время Великого Голода у нее всегда хватало еды и золота, а не из-за того, что она была ведьмой.
— Твоя бабушка всегда говорила, что она была ведьмой.
— Давай рассуждать логично, — сказал я. — Бриджит-Нора родом из Коннота. Ну, ты понимаешь. Как валлоны и фламандцы или пруссаки и баварцы…
— Хватит об истории Ирландии. Ты сказал, что твоя мать…
— Да, она говорила, что я получу много денег, когда они будут мне особенно нужны. Но ты же сама мать и знаешь, как родители пророчат счастье своим детям.
Джин вздохнула и разлила последнюю бутылку пива по бокалам — строго поровну.
— Твоя мать, бесспорно, хорошо знала своего сыночка. «Когда они будут тебе особенно нужны!» Майк, если из этого ничего не выйдет, я устроюсь на работу. Я не могу дольше это терпеть — ни мяса, ни новой одежды, ни нормальной еды. Я больше не в силах сносить такую жизнь!
Да я и сам уже не мог больше терпеть. Перехватывать пятерку, ездить в машине, которая официально не существует уже двенадцать лет, заправляться бензином и маслом по системе «расплачусь в пятницу», носить костюмы, которые… ну, вы понимаете. А двум ребятишкам придется еще долго ждать, пока они поселятся в собственном доме, который их отец сумеет купить на свой заработок.
Я никогда ни перед кем на коленях не стоял, с тех пор как был малышом. Но в эту ночь я просто рухнул на пол перед Джин, и мы все друг другу выложили. Все то, о чем люди обычно умалчивают, но постоянно думают. Я сказал ей, чего хочу, и она поведала о своих надеждах, и мы вместе совсем разнюнились. В конце концов мы встали с пола и пошли спать.
Утром я поднялся раньше ребят, что для меня большая редкость. После завтрака я позвонил боссу и объяснил ему, куда он может засунуть
Велосипед, и мопед, и другие объемистые вещи мы распорядились доставить в дом, а остальное унесли сами. Жена хозяина квартиры была просто потрясена, когда мы вернулись домой в другом такси, багажник которого был набит пакетами. Она поспешила выразить нам соболезнование по поводу печального события, из-за которого мы уехали в одном такси, а вернулись в другом. Ничего серьезного, она надеется. Мы сказали, да-да, ничего серьезного, и захлопнули за собой дверь.
Ну, это было только началом. Два-три дня непрерывных покупок обеспечат вас жутким количеством всякой одежды. Через три недели у нас было все, что только мы могли надеть на себя, и мы начали серьезно подумывать о чем-нибудь для дома. Наша плита находилась при последнем издыхании еще до того, как мы ее купили, а мебель хранила царапины и пятна с тех дней, когда ребята еще ползали и разбрызгивали все, что могли.
Впрочем, мебель мы покупать не хотели, пока не найдем загородный дом, чтобы жить на лоне природы. Однако все дома, которые мы осматривали во время воскресных поездок, оказывались либо слишком дорогими, либо слишком далеко расположенными, либо еще что-нибудь слишком. А потому я позвонил в «Бар Арта», куда иногда заглядывал в дни получки.
— Арт, — спросил я, — ты помнишь агента по недвижимости, который навязывал мне коттедж, пока не узнал, что у меня нет денег его купить?
Еще бы он не помнил.
— Собственно говоря, он сейчас здесь, продает мне страховку. А что?
Я сказал, что поговорил бы с ним насчет нового дома.
— Ну так валяй сюда. Отцепишь его от меня. Мне новая страховка нужна не больше, чем солома в голове. Придешь?
Конечно, я сказал, что уже выхожу.
Агент — даже если его фамилия и играла какую-то роль, я все равно ее позабыл — ушел в булочную за хлебом.
— Он сейчас вернется, — сказал Арт.
Ну ладно, подождем. Я попросил у Арта крепкого пива. Бутылка была чересчур холодной, и я немножко погрел ее в ладонях. Когда бар полон, пиво едва успевает охладиться, а когда посетителей мало, как сейчас, бутылки — чистый лед.
— Арт, — сказал я, — газеты тут нет. Что ты читаешь, кроме «Нейборхуд шоппинг»?
Он оторвался от кассовой ленты, с которой сверялся.
— Не знаю, Майк. Вон целая пачка почты, которую я еще не просмотрел. Может, там есть «Бар ньюс». Сам погляди, а я пока посмотрю, сколько наличности вчера прикарманил ночной бармен.
Он придвинул ко мне груду всяких почтовых отправлений. Я прежде иногда помогал Арту, чтобы подзаработать доллар-другой, а он знал, что в пачке ничего не найдется, кроме обычных рекламных соблазнов, и не возражал, если я их почитаю.