«Если», 2005 № 02
Шрифт:
— Любит, — сказала Анька и оторвала последний лепесток.
— Ром, расскажи чего-нибудь.
— Не хочу.
— Ну расскажи-и…
Женька была красивая девчонка и вовсе не шлюха, что бы о ней ни болтали пацаны, которым она не давала. Ромке с ней было приятно, хотя и не так спокойно, как с Анькой. Только он и представить не мог, чтобы Анька выделывала такие фокусы, как Женька. Не потому, что не умела, просто Ромка воспринимал ее как сестру. Хорошо бы Женька была такой же немногословной.
— Расскажи, — потребовала она, теребя
— Да ведь все уже сто раз рассказывал.
— Ну я еще хочу. Ты же знаешь, в нашем дворе счастливчиков больше нет…
— Вот ты мне лучше скажи, — медленно проговорил Ромка, глядя в пасмурное летнее небо. — Какого черта вы называете нас счастливчиками?
— Глупый. Ты живой. Тебя точно никогда не выключат.
Это правда. Тех, кто уцелел после общего мора, продолжали иногда выключать. Просто так, без видимых причин. Шел себе человек по застывшему в вялом страхе городу — а потом вдруг лег и умер. Или умер и лег. Когда как. Нечасто, но это случалось. И никогда — с теми, кого Другие выпускали за пределы городов. Те не умирали. Во всяком случае, так.
— А еще ты можешь работать, — вздохнула Женька. — И тебе за это платят. Это, наверное, радость.
— Коммунистка дурная, — фыркнул Ромка, хотя здесь поспорить было трудно. Он действительно не просто так приволакивал домой подарки Других — он их зарабатывал. Согнав остатки человечества в колонии, Другие строили там, снаружи, новые города — и восстанавливали старые, пришедшие в запустение после того, как большая часть их жителей погибла. Ромка подозревал, что Другие могли бы справиться с таким делом и сами, но они предоставляли возможность работать. Не заставляли, не гнали в рабство — предлагали. Некоторым. Счастливчикам. Можно было отказаться., И даже не обязательно после этого умереть. Ромка, когда ему предложили, отказываться не стал. Он был единственным работоспособным мужчиной во дворе. И считал, что ему повезло.
Только его не покидало ощущение, что все это неспроста.
— Рома, — сказала Женя, кусая хилую травинку, — а у меня ребенок будет.
Стебелек в ее зубах напомнил Ромке про Аньку. Мысль была как никогда нелепой и несвоевременной.
— Блин, — сказал Ромка.
— Ага. Третий месяц уже. Ром, я боюсь. Куда нам?…
— Ну ничего, — помолчав, сказал Ромка. — Я, в конце концов, счастливчик. Работать буду больше. Вытянем.
— Ром, а я тебя люблю, — сказала Женька.
— Знаю, — ответил Ромка.
"Любит", — подумал он, и почему-то это слово в его голове прозвучало Анькиным голосом.
На выход он отправлялся раз в две недели и неделю проводил там. Принесенных запасов хватало обычно всему двору на месяц. Это не было тяжело. Ромка иногда думал, что ему и правда повезло.
Если бы только еще не надо было смотреть в лица этим, Другим… То есть это не лица были, а что-то вроде голограмм, напоминающих людей. Другие надевали эту маску, потому что их реальная форма не имела ничего общего ни с гуманоидами, ни с любыми другими известными человеку формами жизни. Смотреть на эту оболочку было не страшно, но жуть брала при одной мысли о том,
И еще Ромка всякий раз тревожился, оставляя дом. Хотя, в конце концов, неделя — это совсем немного. Ничего особенного не могло случиться за неделю. Во всяком случае, теперь не случалось, ну, только иногда оказывалось, что кого-то из знакомых выключили. Но всё дальних, тех, кого он давно не видел.
Так раньше все время было.
Тетя Лена всегда его встречала после возвращения из выходов, всегда обнимала, плакала — Ромка знал, что от благодарности. А в этот раз не от благодарности. В этот раз просто плакала.
— Теть Лен, случилось что-то? — высвободившись, спросил Ромка. — Что-то с Анькой?
— Случилось, Рома, — всхлипнула та. — Нет, не с Аней… с Женей твоей.
Ромка ничего не почувствовал — должен был, а не почувствовал.
— Нет, не Другие… Во дворе в потемках упала, споткнулась. В больнице сейчас. Там лекарств не хватает. Ты лекарств в этот раз не принес, Ромочка?
Он не принес лекарств. Зато принес ромашки — как обычно. Пышный букет душистых полевых ромашек. От черты города до дома надо было пять километров идти пешком, но цветы еще не завяли и рассеивали вокруг свежий, сладкий запах лета.
Анька подошла, вытянула цветок из букета, поникшего с одеревеневших Ромкиных рук. Взялась за шелковистый лепесток бледными пальцами, оторвала.
И сказала:
— Не любит.
Женька поправилась. Девка она крепкая была. Потом, правда, плакала, но почти с облегчением. Все-таки она очень боялась становиться матерью — в нынешнем мире это было бы безрассудно. Ромка все это понимал и все равно ненавидел ее. За это облегчение. И за то, что она не умерла.
— Я тебе еще рожу, Ромочка, — бормотала она между поцелуями. — Рожу тебе хорошенького мальчика или даже двоих…
"Не любит она меня, — подумал Ромка, окаменев под ее неуклюжими ласками. — Права Анька, не любит".
В следующий раз, во время выхода, он сказал одному из Других, что хочет работать на постоянной основе. Некоторым счастливчикам такие разрешения давали — вокруг восстанавливаемых городов уже росли крохотные лагеря. В старых городах о них знали мало, и в Ромке росло неприятное смутное чувство, что эти — "самые новые", как он их про себя называл, — в итоге наследуют то, что Другие оставили от Земли. Что это все просто такой изощренный многоступенчатый отбор, который можно пройти, только если очень повезет.
В этот раз ему не повезло. "Ответ отрицательный", — прощелкал Другой, и Ромка вернулся к своей работе. Об этом случае он никому дома не рассказал. Нечем было хвастаться… и он сомневался, что они бы его поняли.
Через месяц после выкидыша Женька заболела. Это не было связано с осложнениями и сначала походило на обычный грипп. Ее сразу забрали в инфекционку — в городах теперь страшно пугались любой угрозы эпидемий. Ромка не видел ее до самого конца. Им даже тело не отдали — тела теперь жгли в больничном крематории. Можно было, конечно, выклянчить, точнее — выкупить горсточку пепла, но Ромка не стал этого делать.