«Если», 2009 № 02

Надеждин Андрей

Поддать они к тому времени успели крепко, и речь их изяществом не отличалась. То, что в данный момент взахлеб излагал Виталя, после беспощадной цензурной правки прозвучало бы примерно так:

— Я, доступная женщина, вчера, на мужской детородный орган, иду, подвергнутый оральному сексу, а навстречу, соверша-ать половой акт…

Ну и все прочее в том же духе.

Беседовали они минут пять. Потом вмешался некто четвертый, и мне вновь почудился голос Ефимыча. Впрочем, до конца я уверен в этом не был. Глухие отрывистые фразы новоприбывшего в смысле внятности оставляли желать лучшего.

Даже учитывая замечательные качества моей двери и оторопелое молчание троицы.

Матерно грянул Виталя. Кажется, четвертому лишнему, кем бы он ни был, грозило увечье. Я двинулся к дверному глазку, но, пока шел, громогласного буяна словно выключили. Тишина поразила подъезд.

Поколебавшись, отодвинул по-тюремному громко лязгнувший засов и выглянул наружу. Пусто. Гулко. Такое впечатление, что на промежуточной площадке затаили дыхание. Затем кто-то поспешно взбежал на пятый этаж и вызвал лифт. Дождался. Уехал.

А пауза все длилась. Определенно что-то необычное происходило у нас на лестнице. Не люблю вмешиваться в чужие пьяные дрязги, но тут, кажется, случай был особый — и я, сильно сомневаясь в правильности своих действий, двинулся вверх по ступенькам. Возле мусоропровода меня ждали три восковые фигуры. Две из них, принадлежащие незнакомцам, сидели на подоконнике, тупо уставясь в некую точку пространства. К той же точке стремился и сизорылый, пучеглазый Виталя — с явным намерением удушить ее, падлу, в зародыше. Стремился, но был перехвачен некоей неведомой силой, остановившей его на полпути.

С моим появлением восковых фигур стало четыре.

Была такая ныне забытая детская игра. Называлась «Море волнуется». Море волнуется — раз… Море волнуется — два… Море волнуется — три…

Отомри!

Я отмер. Приблизился к Витале, тронул не без опаски его угрожающе растопыренные пальцы. Теплые. Во всяком случае, сравнительно с моими.

— Э! — испуганно окликнул я. — Мужики! Что это с вами?

Мне послышался еле уловимый звук, напоминающий хруст тончайшей ледяной корочки. Скорее всего, померещилось. Трое шевельнулись, заморгали. Завидев меня, одурели вконец.

— А где… — Виталя облизнул губищи, огляделся.

— Кто? — спросил я.

— Ну… этот…

Очумело переглянулись. Давно я не чувствовал себя так неловко.

Из дурацкого положения нас вывел Виталя.

— Слышь, — все еще продолжая моргать, нашелся он. — Сосед. Это… Выпить хочешь?

* * *

Я согласился и, пожалуй, зря. Мое подозрение, что в разговор трех друзей на промежуточной площадке четвертым вклинился именно Ефимыч, подтвердилось, но большего мне из них выпытать так и не удалось. При одном только упоминании о случившемся собутыльники мрачнели. Такое чувство, будто они ни слова не запомнили. Вынесли одни впечатления.

— Дурак какой-то…

— Нет, ну а что он говорил хотя бы?

— А мужская принадлежность его знает! — нервно отвечал Виталя. — Звенящий тестикулами он и есть звенящий тестикулами!

Собственно, сегодняшний монолог Ефимыча я бы мог восстановить и сам — по образцу вчерашнего. Гораздо больше меня интересовало странное состояние, в котором я застал трех орлов у мусоропровода, однако расспрашивать их об этом

казалось мне крайне бестактным, а то и просто бессмысленным занятием. Будь они даже трезвы, тут же постарались бы или все забыть, или придать событию какое-никакое правдоподобие.

Ну, стояли, ну, разговаривали. Подошел. Обидел. Растерялись.

А когда опомнились, ушел уже. На лифте уехал.

* * *

Вернувшись к себе, я первым делом жахнул крепкого кофе и попробовал поразмыслить.

Кажется, ошибся. Что-то не слишком похож наш Рудольф Ефимыч на обычного городского дурачка. Дурачок непременно должен быть безобиден и беззащитен. Вот первое, что от него требуется. А умственная ущербность — так, придаток, даже не слишком обязательный. Дурачок, да будет вам известно, существует вовсе не для того, чтобы нести околесицу. Его обязанность — пробуждать добрые чувства в окружающих и повышать их самооценку. Но, в отличие от нищих, он это делает бескорыстно.

А Ефимыч, получается, опасен. Сам видел.

Гипноз? А что еще может привести сразу трех человек в столь странное оцепенение? Пожалуй, только гипноз. Черная магия и разные там инопланетные парализаторы отпадают, поскольку я не домохозяйка и не восьмиклассница, чтобы верить всему без разбора.

Тогда вчерашняя наша встреча обретает совсем иной смысл. Возможно, то, что я принял за легкое помешательство, было всего-навсего неким развивающим упражнением. Сам себе вопрос — сам себе ответ. Кстати, становится понятной фраза: «Вы мешаете». Как и облегченный выдох: «Отработал».

Правда, имеются два возражения. И весьма серьезных.

Первое: почему, когда я вчера на него рявкнул, он не обезвредил меня, как эту троицу? Счел угрозу ничтожной? Или обезвредил на пару минут, а я ничего не заметил? С Виталей понятно: очнулся и видит перед собой вместо одного человека совсем другого. Попробуй тут не заметь!

И второе: извините, ни за что не поверю, чтобы человек такого склада на старости лет подался в гипнотизеры. Хотя, с другой стороны, много ли я о нем знаю? Пару раз поздоровались, один раз нечаянно подслушал его болтовню с соседкой, остальное — из уст бабушек на скамеечке.

Удивительное я все же существо. Деньги кончаются, семья распалась, работы не предвидится, а я вместо того, чтобы сообразить, как быть дальше, размышляю о каком-то загадочном придурке.

* * *

К дальнейшим событиям я, как выяснилось, оказался подготовлен куда лучше, чем остальные обитатели двора. Те жильцы, кому эта история была не безразлична, мигом поверили в обреченность Ефимыча и пророчили скорое появление стервятников: ладно родня нагрянет, а ну как черные риэлтеры?

Хотя откуда у него родня? Был племянник-бандит, уговорил дядю уволиться с порохового завода, здоровье поберечь. Чего, дескать, горб ломать? А вскоре племянника застрелили во время разборки. Теперь вот ни пенсии хорошей, ни кормильца.

Неделю спустя Рудольф Ефимыч вышел из подъезда в дорогой замшевой куртке — и по двору пробежал зловещий шепоток. Начинается. Вот уже и куртку ему купили. Теперь дело за малым. Уговорят подписать завещание на квартиру, потом тюк по башке — и в овражек!