«Если», 2009 № 04
Шрифт:
Он выстроил дом посреди большого голубого озера, так что по ночам в воде отражалось небо. Если небо ясное, кажется, что дом парит в космосе, перелетая от одного порта к другому.
Отец, похоже, не удивлен моим появлением. Мало того, вроде бы облегченно вздыхает.
Я прибываю после полудня, и отец настаивает, чтобы я пожила у него. Я упорно отказываюсь, пока он не показывает мне гостевую комнату на самом верху, со стеклянными стенами и потолком. Кровать, кажется, свободно плавает между синевой неба и
Солнце, на мой вкус, слишком близко расположено к этой планете и посылает снопы света сквозь стекло, но приборы контроля окружающей среды сохраняют прохладную, приятную температуру. Отец показывает мне, где находятся эти приборы, чтобы я при желании смогла уменьшить гравитацию.
Я не сразу понимаю, что отцовский дом скопирован с той самой станции, где находится Комната затерянных душ. Мы встречаемся в центральной комнате, которая была бы Комнатой затерянных душ, будь мы на той станции.
Он предлагает мне пообедать.
Я отказываюсь. Слишком нервничаю в его присутствии, чтобы есть вдвоем.
Мой отец больше не тот человек, каким я его помню. Человек, который прижимал меня к себе, когда я выбралась из этой Комнаты. Тому человеку не было и сорока. Высокий, сильный, могучий… Он любил жену и дочь. Они были средоточием его жизни.
Он командовал кораблями, выстроенными империей богатства, и все же находил для нас время.
Он бросил все, чтобы придумать, как выручить мою мать из того места. Бросил свой бизнес, друзей.
Меня.
Поэтому так странно видеть его сейчас. Без дел и занятий. В этом месте простора и отраженного света.
Он все еще выглядит сильным, но явно отказывается от стимуляторов. Лицо изборождено скорбными морщинами, оттянувшими вниз уголки глаз и заложившими складки в уголках рта. Волосы и мохнатые брови совсем седые. Усы — то, что я считала такой же его неотъемлемой частью, как и руки, — давно исчезли.
Наша встреча получается неловкой: он пытается обнять меня, а я не позволяю.
Он ведет себя так, словно все еще питает ко мне отцовские чувства. И дает понять, что, насколько мог, следил за моей карьерой, пользуясь теми скудными сведениями, которые я сообщала о себе посторонним.
Но он уважал мои желания, те самые, которые я проорала ему в лицо, когда в последний раз сбежала от деда с бабкой, и с тех пор держался от меня подальше.
— Ты послал ко мне Райю Треков, — говорю я.
Не могу сидеть на стуле, который он мне предложил. Слишком нервничаю в его присутствии и поэтому меряю шагами большую комнату. Стеклянные двери открываются в другие комнаты. Через стеклянные стены я вижу все новые помещения, а в самом конце — озеро. Если рассматривать его сквозь стекло, оно кажется очень далеким и нереальным: чем-то вроде голографического снимка.
— Я решил, что если кто-то и может ей помочь, так это ты.
И
Я качаю головой.
— Но ведь это ты проводил исследование Комнаты.
— Зато ты облазила самые опасные обломки кораблекрушений.
Только сейчас я поворачиваюсь к нему. Он сидит посреди комнаты в кресле из матового стекла. Подушки, защищающие его кожу от холода, такие же белые. Он выглядит так, словно вырос из пола: создание из стекла и солнечного света.
— Ты думаешь, это похоже на обломки? Обломки можно изучить, — говорю я. — Они наполнены космосом и пустотой. Да, у них есть углы, края и впадины, но они часть этой вселенной.
— А комната, по-твоему, нет?
Он складывает руки и упирается подбородком в сплетенные пальцы.
— Не знаю. Из нас двоих ты всю жизнь изучал чертову штуку, — вырывается у меня. Я уже не в силах скрывать всю горечь, что накопилась за годы разлуки.
Он морщится, но кивает, признавая, что моя обида имеет основания.
— Да, изучал. И бесчисленное множество раз летал на ту станцию. Посылал туда людей. Повторял те же эксперименты, которые проводились с тех пор, как эту комнату обнаружили. Ни один ничего не дал.
— В таком случае, почему же ты считаешь, что прибор Райи Треков сработает?
— Однажды я отправился туда с ней, — поясняет он. — Наблюдал. Люди, которым она платила, входили и выходили оттуда.
— Ни с чем, — добавляю я. Он кивает.
— И все же она считает, что кто-то сможет вызволить ее отца.
— Вполне возможно, она права.
— А если он сумеет выйти, значит, и мама тоже.
— Да, — тихо подтверждает он, поднимая подбородок со сцепленных рук. Костяшки пальцев побелели.
— Если ты веришь в это и в то, что я смогу вывести из Комнаты затерянную душу, почему же сам не попросил меня отправиться туда?
— Я просил, — возражает он. — Ты наотрез отказалась.
Я фыркаю и опускаюсь в ближайшее кресло. Отец прав: он действительно обращался ко мне. И не раз. Но я неизменно игнорировала его попытки связаться со мной. Но та была последней: долгое, похожее на мольбу объяснение, что он не только может войти в Комнату затерянных душ, но и выбраться оттуда.
— Но ты твердил, что не желаешь моего возвращения туда. И запрещал мне даже приближаться к тому месту, помнишь?
Тогда мне было пятнадцать. И я лопалась от самомнения. К тому времени я раз шесть сбегала от деда с бабкой. Они были в перманентном трауре по моей матери и считали, что я неравноценная ей замена. Было яснее ясного: они винили меня в этой потере.
Когда отец последний раз приехал за мной, я заявила, что могу вызволить мать. Я единственная, кто сумел живой выйти из Комнаты. Он обязан дать мне шанс попытаться.