«Если», 2011 № 02
Шрифт:
Да, он стал причиной многих бед и горестей, но в конце концов тому, кто хочет добиться результата, неизбежно приходится разрушать. И в редкие моменты сомнения Таувус просто напоминал себе о том, что нельзя сделать и единого шага, не рискуя при этом раздавить ничтожную, бесполезную букашку. Да что там… Нельзя даже вздохнуть, не рискуя втянуть в себя с воздухом якобы невинный микроорганизм.
«Город N отказывается признать нашу власть», — сообщали ему генералы.
«Тогда сотрите этот город с лица земли, ведь мы заранее предупреждали его жителей», — отвечал он без малейших сомнений. И сотня глазков
Случалось, что даже генералы застывали перед Таувусом с открытыми ртами, ошеломленные его жестокостью. Однако они не задавали вопросов. Они понимали, что именно сила воли сделала его великим, превратила в неизмеримо большее, нежели они сами.
«А вот сейчас, — с горечью напомнил он себе, — я не могу заставить себя открыть садовую калитку».
«Ну же!» — поторопил Плащ, прикасаясь к его коже с явной насмешкой.
Таувус улыбнулся. Действовать подобает по собственной воле, а не повинуясь указаниям своей одежды, но тем не менее он поднес руку к задвижке, открыл ее и шагнул вперед. И тут же глазки на Плаще блеснули готовностью.
За калиткой тропа разделялась натрое: направо — к дому, за которым поднимались вершины западного гребня долины; прямо — к небольшому саду и огороду; налево — к маленькому озерцу, из которого вытекал ручей, приведший его сюда. На противоположной стороне долины высились горы, окаймлявшие ее с восточной стороны. На склонах их паслись редкие овцы.
Бряк-бряк — доносился голос колокола, и пчела прожужжала возле его уха, словно крохотная гоночная машина на трассе.
Таувус посмотрел вниз, на берег озера.
— Так вот где ты, — пробормотал он, заметив у края воды давно уже обнаруженную павлиньими глазками небольшую фигурку, сидевшую на бревне посреди небольшого пляжа и разглядывавшую в бинокль уток и прочих птиц на водной глади. — И ты знаешь, что я здесь, — добавил Таувус с ноткой гнева. — Тебе прекрасно известно, что я здесь.
«Конечно, известно, — подтвердил Плащ. — Судя по напряженности плеч».
— Он просто хочет, чтобы я заговорил первым, — проговорил Таувус.
Оказавшись всего в нескольких метрах от сидевшего на бревне человека, он вместо слов наклонился, подобрал камень и запустил его в воду прямо над головой сидящего.
По озеру пробежала рябь. В зарослях тростника в конце небольшого пляжа негромко крякнула утка, предупреждая товарок. Сидевший на бревне человек повернулся.
— Таувус, — воскликнул он, откладывая полевой бинокль и поднимаясь на ноги с широкой приветственной улыбкой. — Таувус, мой дорогой друг. Сколько лет, сколько зим!
Схожесть обоих мгновенно отметил бы любой сторонний наблюдатель. Одна и та же легкая балетная осанка, те же самые высокие скулы и орлиный нос, такая же густая грива седых волос. Однако человек, находившийся у воды, был одет просто — в белую рубашку и белые брюки, в то время как на Таувусе оставался великолепный Плащ с его текучими узорами и беспокойными глазками. И Таувус застыл на месте, в то время как собеседник вытянул вперед руки, словно ожидая, что
Таувус не сдвинулся с места и не нагнулся.
— Ты говорил, что являешься самим Фаббро, — проговорил он. — Так, во всяком случае, я слышал.
Собеседник кивнул.
— Ну да. Конечно, в известном смысле я являюсь копией Фаббро, как и ты, поскольку эта оболочка представляет собой лишь аналог того тела, в котором Фаббро был рожден. Однако оригинальный Фаббро перестал существовать, когда я обрел бытие, поэтому история моей жизни никогда и не отклонялась от его истории, в отличие от твоей судьбы, и события ее развивались в том же линейном порядке, в единой последовательности. Поэтому ты прав: я Фаббро. Во мне находится все то, что осталось от Фаббро, и я наконец вступил в собственное создание. Это показалось мне справедливым — теперь, когда и Эсперина, и я приближаемся к своему концу.
Таувус на мгновение задумался. Он хотел спросить о мире, находящемся вне Эсперины, о просторной и древней Вселенной, где Фаббро родился и вырос. Ибо, кроме детства Фаббро, Таувус не мог припомнить никакого другого детства, не знал он и другой юности, кроме юности Фаббро. Он испытывал естественное любопытство, желание узнать, как там идут дела, услышать известия о людях из прошлого Фаббро: друзьях, коллегах, любовниках и любовницах, детях (действительных биологических детях, порожденных телом Фаббро, а не его умом).
«А не отвлекают ли тебя попусту эти воспоминания? — спросил Плащ через кожу. — Вся эта ерунда — его забота, а не твоя».
Таувус кивнул.
«Да, — безмолвно согласился он, — и расспрашивать, значит, только воду мутить. Это лишь затруднит наши споры о мирах и владении ими.
Он посмотрел Фаббро в лицо:
— Зачем ты явился в Эсперину? Мы отказались от твоего мира, и ты, в свой черед, отдал этот мир в наши руки. Ты не имеешь права вторгаться сюда, вмешиваться, подрывать мой авторитет, авторитет Пятерых.
Их стало Пятеро, а не Шестеро, после того как Кассандру уничтожили во время Хромовых войн. Фаббро улыбнулся:
— А не сами ли вы подорвали его? Постоянными войнами, неурожаями и эпидемиями…
— Это уже наше дело.
— Возможно, — проговорил Фаббро. — Но должен сказать в собственное оправдание: с тех пор как я появился в этом мире, старался не путаться под ногами.
— Но ты дал знать, что находишься здесь. Этого было довольно. Фаббро покачал головой, взвешивая слова.
— Довольно? Ты действительно так считаешь? Если мое появление в Эсперине действительно имело последствия, значит, здесь должен существовать оставленный мною след, так сказать, проделанная мною дыра… В любом другом случае я остаюсь всего лишь поселившимся в горах безвредным старикашкой.
Он снова опустился на бревно.
— Садись рядом, Таувус. — Он похлопал по дереву. — Это мое любимое место… парадное место, моя зрительская трибуна. Здесь всегда что-нибудь происходит. День. Ночь. Вечер. Утро. Солнце. Дождь. Здесь всегда можно увидеть что-то новенькое.
— Для того, кому хватает овец и уток, — усмехнулся Таувус, не думая садиться.
Фаббро внимательно взглянул на него. И по прошествии нескольких секунд улыбнулся.
— Ну и Плащ ты себе завел, — заметил он.