«Если», 2012 № 05
Шрифт:
— Меня все же печалит, что вы так легко отказались от возможности когда-либо снова призвать к себе единорога. Воистину, я привел вас сюда совсем не для этого, но лишь потому, что сам хотел увидеть это существо еще раз. Я не могу избавиться от ощущения вины.
— Я ни от чего не отказывалась, — строго ответила она, приподнявшись на локте, с потяжелевшим взглядом, — а даже если и отказывалась, то уж наверное не ради вас, тщеславный вы человек, а ради себя самой. То, чего я лишилась, я отдала по доброй воле. Даже Бог Ноу-Поупери понял бы, в чем разница! Единорог понял.
После этого без каких-либо новых объяснений Реморс Кертли разразилась рыданиями.
Думая —
Обратно они шли бок о бок так же, как и выходили; однако когда доктор Даппер попытался по примеру поселковых ухажеров взять ее за руку, миссис Кертли покачала головой и отошла в сторону. Ее волосы были вновь упрятаны под голландский чепец, корсаж зашнурован чуть не до удушения, на длинном коричневом платье никаких следов предательских травяных пятен; она вновь вошла в роль смиренной пуританской жены и хозяйки, играя ее с той страстной внимательностью к мельчайшим деталям, что отличает хороших актрис — а она потратила всю жизнь на то, чтобы стать такой актрисой. Даже когда она искоса поглядывала на него и улыбалась самым краешком губ, это была не улыбка Реморс Кертли. Ту улыбку доктор хорошо знал.
Они расстались на околице поселка: он отправился к своей ступке, пестику и импровизированным весам, она — ухаживать за мужем, готовить ему плотный ужин после трудного дня. Когда, дождавшись следующей желудочно-кишечной жалобы преподобного, доктор Даппер поспешил к нему с заранее приготовленным отваром, то не встретил ни малейшего намека на то, что между кем-то и кем-то могло произойти что-либо недостойное; миссис Кертли лишь кивала, внимательно выслушивая инструкции их семейного врача, и делала пометки, не поднимая головы. Доктор оставался у них дольше, чем было необходимо, пытаясь украдкой встретиться с ней взглядом, но не возымел успеха.
Новости о разнообразных родных землях колонистов добирались до поселка в лучшем случае нерегулярно (а на протяжении зимних месяцев их и вовсе не было) и доставлялись как получится — чаще всего их приносили бродячие торговцы, лудильщики и обходящие округу проповедники, случайно забредавшие в Ноу-Поупери. Олферт Даппер с момента своего прибытия вообще не получал никаких вестей из Нидерландов и уже почти смирился не только с вероятностью провести еще по меньшей мере год в этом безотрадно диком Новом Свете, но также и с еще большим ужасом осознавая, что он понемногу привыкает к своей жизни здесь. Ему нравились и вызывали уважение знакомые индейцы-абенаки, ему почти нравились двое или трое человек из поселян; у него даже начал появляться некоторый вкус к бобам с кукурузой…
О нет, что бы ни ждало его дома в Утрехте, но он должен выбраться отсюда!
Миссис Реморс Кертли продолжала заниматься своими делами, как и подобает исполнительной домохозяйке — жительнице Ноу-Поупери: готовила еду, возилась в огороде, читала молитвы и поддерживала порядок в доме, ни разу не позволив себе остаться наедине
Время от времени, когда у него выдавалась свободная минута (ибо его жульническая медицинская практика постепенно приближалась к статусу настоящей), он приходил на луг, где они с Реморс Кертли и единорогом были когда-то вместе. Доктор не надеялся встретить там кого-либо из них, однако ему доставляло странное утешение просто стоять на том самом месте, где он тогда в немом восхищении смотрел, как единорог кладет голову ей на колени, и где потом, спустя целую эпоху, помогал ей расшнуровать корсаж, а она не сводила с него взгляда.
Однажды он увидел на этом месте своего старого приятеля-абенаки. Черные глаза индейца смотрели на все вокруг, хотя не видели ничего, что было бы заметно Олферту Дапперу. Они коротко и сдержанно поздоровались друг с другом, и доктор, немного помолчав, тихо проговорил:
— Он больше никогда не придет. Не могу сказать, откуда мне это известно, но это так.
Надвигающийся Дождь едва заметно кивнул. Он произнес лишь два слова:
— Она прийти.
Доктор воззрился на него.
— Она? Кого ты… ты имеешь в виду миссис Кертли?
Белка, наблюдавшая за ними с ветки, при звуке его голоса испуганно шмыгнула в листву.
Абенаки спокойно встретил его взгляд и после долгого молчания ответил:
— Когда ты идти домой. Тогда она прийти.
— Домой… — Грудь доктора внезапно заполонила огромная печаль, и следующие слова он произнес почти шепотом, по контрасту с предыдущим вскриком. Он сказал: — Но я никогда не вернусь домой, мой друг. Там меня поджидают люди, которые очень злы, они даже могут посадить меня в тюрьму. В тюрьму, — повторил он, специально делая ударение на этом слове, поскольку знал, что у абенаки, как и вообще у всех алгонкинских племен, нет равнозначащего термина, да и вообще отсутствует такое понятие, как тюрьма. — Я не знаю, попаду ли когда-нибудь домой.
— Ты идти домой скоро, — голос Надвигающегося Дождя звучал неторопливо и уверенно. — Когда ты идти, она прийти к абенаки.
— Почему именно тогда? — спросил доктор. — Между нами больше нет никакой связи, мы почти не разговариваем, разве что о лекарствах для ее мужа. С какой стати ей убегать к вашему народу, когда меня не будет?
Однако Надвигающегося Дождя самого уже не было — он исчез в своей беспокоящей манере исчезать, которую преподобный Кертли считал явным доказательством инфернального происхождения всего их племени. Некоторое время доктор смотрел ему вслед в молчаливую лесную чащу, а затем побрел обратно в Ноу-Поупери.