Если б мы не любили так нежно
Шрифт:
— Я возьму, я пойду!..
Шеин молчал, с презрительным прищуром кривя побледневшие губы, глядя на полковника Рузермана, а того подхватили под руки еще более нетерпеливые майоры и капитаны, повели, потащили его к воротам, помогли сесть на коня. И толпа хлынула за ними, обтекая неподвижного Шеина.
Подъехал к нему Сухотин, стрелецкий голова, грозно спешился, протянул главному воеводе с виноватым видом королевскую грамоту, хотя ни в чем не был виноват ни сном, ни духом.
Шеин, сдерживая дрожь в руках, развернул грамоту, держа ее верхом вниз, так что все видели торчавшие кверху красно-белые ленты, припечатанные к бумаге сургучом, и, не глядя в бумагу, свернул ее снова в трубку и рек:
— Отнесешь, голова, назад сию грамотенку безо всякого нашего ответа, поелику непригожие в ней речи!
И плюнул цинготною кровью в белый сугроб.
В истории армии Шеина это было началом конца, хотя Шеин, собрав
— Я готов поклясться на кресте, — сказал он им, — что я жду прихода князей Пожарского и Черкасского со дня на день. Все это время они торчали в Можайске, потому что Москва не присылала припасов, собирала деньги. Выйди вы сейчас к королю, он не заплатит вам за все пять-шесть месяцев, за кои задолжал вам Царь. А Царь наш милостив и щедр и долги свои никогда не забывает. На крайний случай обложит он всех в своем государстве четвертой деньгой и сполна расплатится со всеми вами, господа хорошие, да еще награду какую накинет!..
— Хотя наш контракт и нарушен русской стороной, — деловито заявил Александр Лесли, — но у меня нет оснований не верить главному воеводе, русскому фельдмаршалу. Рыцарская честь обязывает меня призвать всех вас внять его обещаниям и отвергнуть посулы короля Польши. Майкл Шеин правду сказал: король нам не заплатит сполна наше русское жалованье. Все мы понимаем, что Москва должна сделать и сделает все, чтобы вытащить поскорей нас из этой ловушки. И все мы знаем, что Москва достаточно богата, чтобы расплатиться с нами. Терпение, джентльмены, терпение и выдержка! Вспомним легенду о Роберте Брюсе, пауке и терпении и дождемся полного расчета!
Для покойников, скончавшихся от голода и холода или от ляшских ядер, никто уже не долбил ломами промерзлую, окаменевшую землю. Перед тем как закопать их в снегу, их разували и раздевали донага, потому что на вес золота ценилась каждая пара сапог, каждая тряпка. Кроме согнутых в три погибели часовых, напяливших для сургева покойницкую рухлядь, не видно во всем остроге ни единой души. Ходят по скрипучему снегу, стучат нога об ногу. В тесных землянках лежат, прижавшись друг к дружке. Вонь давно не мытых тел, духота такая, что огарок бы погас, да нет огарка — съели. Лежат во мраке. Мириады вшей развелись в этих грязных землянках. Пожалуй, их больше, чем блох, появившихся весной. Давно, вот уже почти полгода, как перевелся табак у иноземцев, а у русских стрельцов и солдат его и не было никогда, не пристрастился еще к этому зелью русский человек, брезгует да и не на что солдатику купить это заморское чудо.
Иноземцы завидовали русским: только русские могут еще жить в подобных условиях. У шкотов гайлендеры были почти такими же стойкими, как русские: на родине горцы привыкли спать на снегу, но такого адского мороза-костолома никогда не бывало. И они заросли здесь бородами: не скоблить же насухо или со снегом заросшие щеки!
Доедали последних тощих лошадей. Перерезав лошади шейные артерии, наливали теплую кровь в кружки и котелки, пили взахлеб эту кровь, варили провонявшую потом конину с немолотым житом, с жадностью хлебали без соли жидкую похлебку, по-волчьи рвали, грызли зубами лошадиные мослы. Наутро мороженую конину приходилось рубить топором. Уже забыли, когда приходилось распиливать мороженый хлеб — из остатков муки варили баланду, тоже без соли. Вот и вся еда. Но и эту еду, как знали воеводы и полковники, лишь с трудом удастся дотянуть до марта. Уже самые голодные ратники сдирали кору с сосновых или березовых бревен и жердей в землянках, осторожно срезали острым, как бритва, ножом верхний слой, заболонь резали прямоугольниками и бережно соскабливали. Затем долго кипятили в нескольких водах из топленого снега, чтобы избавиться от крепкого запаха. Когда заболонь делалась хрупкой, ее надо было растолочь и растереть в муку. Из этой светло-коричневой муки варили баланду или тоже делали тесто и пекли лепешки. Искали еловые шишки, держали над костром, пока они раскрывались, и из них можно было выколупнуть семена. Вымачивали мох лишайников в воде с золой от костра, варили из него студень. От ядовитого желтого лишайника у московских стрельцов умерло несколько человек.
Шкоты диву давались: эти русские могли прожить и на подножном корму. Они тоже взялись за кору, поначалу плевались, потом запасливо прибрали к рукам всю кору в своих владениях. Есть такая поговорка: Baggars can’t be choosers — не нищим выбирать.
— Вот когда, чай, пригодилась бы нам крепость на колесах, что измыслил тот хитроумный поп. А ведь замучил его, в гроб вогнал Трубецкой. Слышал ты тогда в Думе боярские речи?
— Да нет, не было меня на Москве…
— Святейший патриарх слово взял, на кесаря рымлян сослался. Прибежали раз бояре рымские к сему кесарю — да в ноги. Измыслил, говорят, некий мудрец
Измайлов выругался в бессильной злобе, сплюнул, забыв, что еще совсем недавно поспешил бы донести эти слова главного воеводы Трубецкому. Впрочем, он еще успеет сделать это в Разбойном приказе…
28 января 1634 года собрал Царь первый собор после смерти своего отца, Великого Государя Его Святейшества патриарха Филарета. На месте Филарета сидел новый патриарх Иоасаф, псковский архиепископ. Сидели в Грановитой палате во главе с лисой Шереметевым старые бояре, беззубые и хворые, давно не годные к воеводской службе. Знали скопидомы бояре, что будет Царь опять деньги клянчить на свою неудачную, затянувшуюся сверх всяких ожиданий войну.
Царь сказал неплохо заученную большую речь, от начала до конца написанную многоопытным в этих государских делах Шереметевым. Мимоходом похвалил крепкое стояние боярина Шеина, всех воевод и ратных людей. Сказал, что навалилась новая напасть на Московское государство: подкупленный Владиславом крымский хан послал против украинских городов своего сына, и тот повелевал и пожег много городов и сел. А Владислав-король хочет побить боярина Шеина под Смоленском и идти на Москву, чтобы по умышлению Богом проклятого Папы Римского насадить на Руси еретическую веру заместо православной и все Московское государство до конца разорить. Сказал, что денежная казна пуста, а ратным людям, особенно иноземцам, без жалованья и кормовых на службе быть нельзя, а гости и торговые люди дают пятую деньгу неправдою, не против своих промыслов и животов, а все с утайкою. Так вам бы дать денег.
Полуглухие бояре слушали, приставляя ладошку к уху: опять Мишка Романов деньги клянчит, а обещал с войной враз покончить, всех врагов погромить.
Слухи об этом соборе, привезенные гонцами Шеину, больно резанули его по сердцу. Выходит, денег на войну по сию пору нет, соврал он иноземным начальным людям, не скоро придет помощь, если вообще придет…
Прошло два, три, четыре месяца после царского обещания о скорой помощи, а помощь все не приходила. За эти четыре месяца могла погибнуть вся армия, и не четыре раза, а четыреста раз! Еще в октябре Царь писал, что с князьями Черкасским и Пожарским идут дьяки Шипулин и Волков. [125] Но князья эти и дьяки не шли, а сидели в Можайске. Царь писал, что с ними идут во главе другой рати князья Одоевский и Шаховской, но эти князья с дьяком Леонтьевым сидели во Ржеве Володимировом у верстанья и раздачи денежного жалованья собранным ими в разных городах дворянам и детям боярским. Царь уведомлял, что третью рать ведут к Смоленску князья Куракин и Волконский, но и эти князья с ратью своею сидели в Калуге.
125
В «Истории русского дворянства» об этом дьяке говорится: «…Этот подьячий-дьяк-дворянин сделался очень скоро значительным лицом, ни способностей, ни отличий которого отвергать нельзя». И также указывается, что Волковы были новгородскими боярами и вместе с Иваном Пушкиным и Валуевым подписали договор новгородцев с Ганзою. Эти бояре уцелели при разгроме Новгорода Иваном Грозным. Григорий Михайлович Волков в полоцком походе Грозного был назначен Царем воеводой 1-го полка правой руки. Еще Иван III пожаловал Юрию Васильевичу Волкову города Дмитров, Рузу и Звенигород. И еще ценное указание о дьяке Василии Михайловиче Волкове, «бывшем с князьями Дмитрием Михайловичем Пожарским и Черкасским в Можайске при войске (18 октября 1633 г.) и оттуда посланном в декабре этого года на выручку Смоленска…» (кн. 2, с. 230–241).
Но поразительно, что в этой истории не упоминается о Шеине. Однако читатель, думается, поймет, почему Шеин был вычеркнут из истории России.
Владислав, потеряв надежду двинуться походом на Москву после того, как обескровил его войско Шеин, лишивший его и многих нужных для похода коней, и заряда, растраченного на обстрел шеиновского острога, пошел на большую уступку, предложив Шеину заключить почетное перемирие, разменять пленных и отступить каждому с войском в свои пределы. Шеин считал, что не может уйти восвояси, оставив Смоленск, стоивший Москве так дорого, в руках Владислава. Если, конечно, Царь пришлет ему в помощь новую рать и заряд с запасом.