Если бы Ницше был нарвалом. Что интеллект животных говорит о человеческой глупости
Шрифт:
Но этого не произошло. Вместо этого генетическая линия Кассандры стала доминирующей. Ее успех как личности в семье и племени привел к распространению мудрости смерти среди всего вида. И из генетической линии Кассандры произошел Homo sapiens, не только последний вид гоминидов, но и самый успешный вид млекопитающих, когда-либо обитавших на этой планете.
Как Кассандре это удалось? В книге "Отрицание: Самообман, ложные убеждения и происхождение человеческого разума" врач Аджит Варки рассказывает, как беседа с покойным биологом Дэнни Брауэром привела к гипотезе происхождения человеческого разума, которая касается именно проблемы Кассандры:
У такого животного уже были бы встроены рефлекторные механизмы реакции страха на опасные или угрожающие жизни ситуации. Но теперь этот бессознательный страх превратился бы в осознанный, в постоянный ужас от осознания того, что человек может умереть и что это может произойти в любое время и в любом месте. В этой модели отбор будет благоприятствовать только тем, кто достигнет полного ТОМ [Теория разума] примерно в то же время, что и способность
Аргумент, предлагаемый в "Отрицании", заключается в том, что если бы такое животное, как Кассандра, родилось с той комбинацией когнитивных навыков, которая приводит к смертной мудрости (эквивалентной тому, что в цитате на предыдущей странице называется "полным ToM"), то оно не смогло бы выжить из-за "крайне негативных непосредственных последствий". По сути, оно потеряет разум и не сможет произвести на свет потомство (не говоря уже о том, чтобы пережить свое детство). Только развив в себе способность отделять эти мысли о смертности (то, что Варки называет способностью к отрицанию), такое животное, как Кассандра, смогло бы оставаться достаточно здравомыслящим, чтобы иметь потомство.
В чем же тогда эволюционная польза мудрости смерти? Если она настолько потенциально опасна, что мы можем объяснить ее существование только способностью отрицать ее, то почему она была так чертовски полезна для Кассандры, что стала доминирующей генетической линией? Вот ответ: Смертная мудрость опирается на когнитивные навыки, которые чрезвычайно полезны для человеческой способности понимать, как устроен мир (например, мысленное путешествие во времени, эпизодическое предвидение, явное знание времени). Способность задавать вопросы о том, почему происходят те или иные события, а значит, строить прогнозы и планы, способные изменить ход событий, - это часть наших способностей специалиста по "почему", о которых мы узнали в главе 1. Эпизодическое предвидение, очевидно, является когнитивной способностью, которая вовлечена в этот процесс. А поскольку мудрость смерти является неизбежным следствием эпизодического предвидения, мы просто не можем отделить мудрость смерти от нашей способности к специализации "почему". Естественный отбор, похоже, видит пользу в специализации по причинам, поскольку она помогла нам размножиться. То же самое должно быть верно и в отношении эпизодического предвидения и его спутника - мудрости смерти. Таким образом, очевидным преимуществом мудрости смерти является ее участие - или, возможно, возникновение из других когнитивных способностей, которые позволили нашему виду обогнать всех остальных гоминид и большинство других млекопитающих в борьбе за господство на этой планете.
Возможно, что мудрость смерти помогла нашему виду достичь успеха, укрепив нашу способность к общению. Это не просто ошибка в системе или нежелательный побочный эффект, это может быть ее особенностью. Психолог Эрнест Беккер получил Пулитцера за книгу "Отрицание смерти", в которой он объясняет, что большая часть человеческого поведения - и большая часть нашей культуры - сформировалась в ответ на наше знание о собственной смерти и последующие попытки создать нечто бессмертное, то, что будет жить после нашей смерти, а значит, иметь смысл и ценность. Люди создают системы верований, законы и науку, чтобы обрести то, что Беккер назвал "чувством первостепенной ценности, космической особости, предельной полезности для творения, непоколебимого смысла". Мы строим храмы, небоскребы и многопоколенные семьи в надежде, что "вещи, которые человек создает в обществе, имеют непреходящую ценность и значение, что они переживут или затмят смерть и распад, что человек и его продукты имеют значение". Эрнест Беккер доказывает, что мудрость смерти вдохновляет нас на создание множества проектов бессмертия, некоторые из которых сами по себе могут стать благом для нашего эволюционного развития, поскольку передаются будущим поколениям через культуру. Например, сама наука, которая движима не только стремлением отдельных ученых к позору, но и чистой любовью к знаниям.
Беккер прав. Нельзя отрицать, что мудрость смерти порождает прекрасные вещи, которые придают ценность (и смысл) человеческому состоянию. Но именно наша вера в важность наших культурных проектов бессмертия и их абсолютную центральную роль в нашем чувстве собственного достоинства порождает худшие черты в человеческом поведении. Священные войны ведутся между конкурирующими идеологиями о природе пути к бессмертию. Во имя наших вечных богов (как теологических, так и экономических) совершается геноцид, подобный тому, что устроил король Леопольд II в Конго в сотрудничестве с христианскими миссионерами. Пройдитесь по любому городу на этой планете, и вы наверняка встретите статуи исторических деятелей, чьи имена и облик мы знаем до сих пор именно потому, что они посвятили свою жизнь достижению известности по совершенно неправильным причинам. Вы все еще можете найти статуи в честь Иосифа Сталина, Натана Бедфорда Форреста и Сесила Родса. Многие из этих статуй отмечают жизнь людей, которые добились славы благодаря войнам, убийствам и порабощению своих собратьев. Мудрость смерти дает нам стремление к бессмертию, порождая искусство и красоту, но также - возможно, по иронии судьбы - и смерть.
У мудрости смерти есть и другие негативные последствия с точки зрения эволюции. Помимо уже упомянутых проектов бессмертия, которые явно пошли не по плану (например, геноцид), есть и повседневные
Из своей жизни я знаю, что не трачу много времени на размышления о своей смерти. Иногда, как и у моей дочери, у меня бывают моменты, когда поздно ночью, когда я пытаюсь заснуть, реальность смерти закрадывается в мое сознание, и меня охватывает ужас. Но эти мысли мимолетны и вскоре сменяются словами песен или списком дел на завтра. Я подозреваю, что такова реальность для большинства людей. То, что мы можем размышлять о своей кончине, вовсе не означает, что мы тратим на это слишком много времени. Таким образом, способность к отрицанию смерти помогает нам оставаться в здравом уме. Она позволяет нам игнорировать эти нездоровые, навязчивые мысли достаточно долго, чтобы мы могли закончить стирку.
Возможно, преимущества эпизодического предвидения и специализации перевешивают негативные последствия мудрости смерти. Тот простой факт, что нас восемь миллиардов по всему земному шару, и каждый из нас в какой-то момент задумывался о своей смерти, говорит о том, что с мудростью смерти можно справиться. С точки зрения эволюции, мудрость смерти не настолько проблематична, чтобы повлиять на наш успех как вида.
Но повседневные последствия мудрости смерти действительно отвратительны. Я считаю, что у животных отношение к смерти лучше, чем у нас. Как мы уже видели в этой главе, многие животные знают, что могут умереть. Они знают, что такое смерть. Они не настолько невежественны, чтобы, по выражению Ницше, "играть в блаженной слепоте между изгородями прошлого и будущего", как предполагалось в ранее приведенной цитате из Ницше. Но, несмотря на это знание, они не страдают так сильно, как мы, по той простой причине, что не могут представить свою смерть. Нарвал никогда не будет оплакивать призрак смерти, как это делал Ницше. Если бы он был нарвалом, он был бы свободен от нигилистического ужаса. А если бы я был нарвалом, мне не пришлось бы сидеть у постели моей дочери и смотреть, как ее глаза наполняются слезами при мысли о неизбежной смерти. Я бы променял любой из своих любимых проектов бессмертия на то, чтобы стереть проклятие мудрости смерти с сознания моей дочери.
Глава 4. Проблема человеческой морали
Мы не считаем животных моральными существами. Но как вы думаете, считают ли животные нас моральными существами? Одно животное, обладающее способностью говорить, однажды сказало: "Человечность - это предрассудок, от которого мы, животные, по крайней мере, не страдаем".
– Ницше
Хасидзумэ Айхэй был солдатом 6-й пехотной дивизии императорской японской армии. 8 марта 1868 года дивизия Хасидзумэ была расквартирована в приморском городе Сакаи (недалеко от Осаки), когда солдаты с французского военного корабля, стоявшего на якоре в гавани, - "Дюпле" - сошли на берег. Это произошло всего через год после начала Реставрации Мэйдзи в Японии, перехода от феодальной системы, управляемой сёгунами (военными диктаторами), к центральному императорскому правительству, которое впервые за много веков разрешило западным людям появляться на японской земле. Жители города Сакаи впервые увидели иностранца, и они были немало встревожены, когда французские солдаты начали непринужденно прогуливаться по их священным храмам и заигрывать с местными жителями. Поведение французских моряков было именно таким, какого можно было ожидать от западного моряка XIX века, находящегося в увольнении, но японцы сочли это отвратительным нарушением приличий. Хасидзуме и его людям было приказано убедить французских солдат вернуться на свои лодки, что было практически невозможно, учитывая языковой барьер. Разочарованные, японские солдаты начали действовать, схватив одного из них и связав ему руки. Подумав, что это начало конфронтации, французы побежали к своим лодкам, но один из них, пробегая мимо, украл японский военный флаг. Японский знаменосец, пожарный по имени Умэкити, побежал за французским похитителем флага и раздробил ему голову топором. В ответ французы начали стрелять в Умэкити из пистолетов. Хасидзумэ и его товарищи достали винтовки и открыли ответный огонь. Французы были значительно уступая в численности и вооружении, они намеревались лишь осмотреть город (и поприставать к местным женщинам). Они были совершенно не готовы к бою. После короткого залпа пуль японцы убили шестнадцать французских солдат.