Если бы я не был русским
Шрифт:
Они мельтешили повсюду, на улицах, в метро, на рынках, в редакциях, в милиции и даже в партии. Они дружны и сплочены между собой, а белым людям, хозяевам этой страны, на всё наплевать, в том числе и друг на друга. Милиционер татарин отпускал задержанного пьяного одноверца, а русские милиционеры составляли на своих же русских акты, били их руками и ногами, когда бить нужно было других, чужих всем «чёрных». Евреи редакторы принимали к напечатанью рукописи своих евреев или тех, кто жидовствовал под их дудку, а его, Аверьянова, белого по седьмые колена отсылали вновь на улицу из-за «слишком явного и узко националистического верноподданичества». А взять, к примеру, симфонические
А сколько иностранцев в страну напустили, и были бы хоть настоящие, фирменные иностранцы. У этих и женщины симпатичные, и кое-каким барахлом с них разжиться можно. А что возьмёшь с плюгавых и прыщавых вьетнамок или гориллоподобных негритянок? Они сами тут побираются да ещё негритят с китайчатами потом здесь прописывают. В иных местах русскому человеку на улице сквозь это отребье не протолкнуться. Нет. Так дальше продолжаться не может.
Бесило Жорку равнодушие к проблеме «чёрных» сослуживцев, жены и многих приятелей, хотя находились, конечно, люди, его понимающие. Сочувствовала тёща, рассказывала, что не принимает на работу чурок и жидов. А в прошлом, теперь безвозвратно канувшем, но таком замечательно упорядоченном и справедливо строгом, она как-то доложила кому следует о своём начальнике, у которого мать была немецких кровей, «так улетел начальничек, только о нём и слышали».
Советовала она Жорке сходить на собрание «Русского союза». Там, мол, много хороших людей собирается.
— Да как их разглядишь, хороших-то? — вопрошал Жорка.
А они в чёрных пиджаках с красными галстуками или в этаких, как бы поддёвках с сапогами. Как увидишь такого, можешь не сомневаться. Хороший человек.
Паранойя
Я позвонил ей только через два дня (раньше был не в силах) и спросил, много ли правды в том, что вещал за столом похлопывавший её по заду супруг и имел ли он её опять в тот вечер?
— Знаешь что, — ответила она, — я скоро или с ума сойду, или повешусь. Дай мне недели две-три прийти в себя от всего этого, а потом я тебе позвоню. Хорошо? — И она повесила трубку.
— Хорошо, — ответил я коротким гудкам в мембране — только куда ты будешь звонить, хотел бы я знать?
На душе было мерзко. Жалость и обида, уязвлённое самолюбие и любовь крутились и перемешивались в стакане сознания, как в миксере, и у напитка получался очень странный вкус. Он отдавал горечью утраты и кислотой того, что самообман законного брака возлюбленная явно предпочитала самообману любви.
Надеюсь, уже все читатели согласны со мной, что и любовь, и неким образом брак — последние могучие иллюзии, способные ещё кое-как расшевелить костенеющее воображение человечества на пороге начала третьего тысячелетия. О сублимациях сексуального влечения в виде искусства, науки и прочей бредятине и речи заводить не будем. Создатель «надуманной субъективистской теории психоанализа» некий Фрейд давно уже всё тут обмусолил. Интересен аспект брачного самообмана, подменяющего россиянам (в отличие от прочего культурного мира) самообман любви. Но здесь приходится толковать о природе самообманов и о методах борьбы с ними. А многие ли способны бороться? Я, к примеру, не встречал людей, не потворствовавших своим иллюзиям на каждом шагу.
Все эти россказни, как сослуживец лихо отрезал зарвавшемуся начальнику то-то и то-то, как шустрый покупатель осадил наглого и нечистого на руку продавца, что у такого-то
Правда, здесь самообманы тесно переплетаются с сознательной и точно рассчитанной ложью, которая, в конце концов, перевешивает и затмевает всё на свете. Монументальная архитектоника царства лжи, возведённая руками, умами и жизнями строителей первых пятилеток, поражает девственное человеческое воображение. Не услышать ни одного слова правды от рождения до смерти — какие поколения какого народа удостоились такой чести, кроме поколений наших отцов и дедов и нас самих. Этот грандиозный эксперимент завершился оглушительной удачей — никто больше ни во что и никому не верит, а правду путают с враньём меньшей интенсивности.
Не верят ни в хорошее, ни в плохое, ни в нужное, ни в ненужное, ни в себя, ни в других, ни в Бога, ни в чёрта, ни в экономику, ни в любовь. Говорить кому бы то ни было полную и неприкрытую правду при подобном положении вещей становится практически невозможным, ибо ложь превратилась в национальный генофонд.
Я как-то попытался быть предельно правдивым целый день, но уже к вечеру незаметно для себя соврал раз, затем другой. То же произошло и на следующий день. «Нет уж, — сказал я себе на третий, — я человек русский, а шире ноздри всё равно не сморкнёшься».
Людская ложь, может быть, даже менее заметна и обременительна, чем воплощённая материально ложь вещей. Яркие и броские ткани, линяющие и теряющие всякий вид после первого дождя, обувь, просящая каши через неделю-другую после покупки, лампочки Ильича, исправно светившие ранее целями пятилетками, а теперь годные на месяц-другой, телевизоры, горящие вместе с квартирами, в которых они установлены, тонущие при полном штиле пароходы и летящие под откос, насыпанный туфтившими зеками, пассажирские поезда, дома и целые города, рассыпающиеся в прах при малейших земных колебаниях, потому что построены были не мастерами, а лживыми подобьями мастеров. Чем дальше в смутное будущее мы уходим от того Рубикона, который переступили более полувека назад, тем ненадежнее и лицемернее вещи, остававшиеся ими даже в эпоху «культа личности», ибо от Рубикона до пресловутой эпохи было ещё рукой подать.
Запасы так называемой порядочности, пресловутой совести, небезызвестного благородства, как, впрочем, и природные ресурсы: леса, реки, уголь, нефть и даже чистый воздух, накопленные до Рубикона, наконец истощились. Награбленное в царских и графских дворцах, а также в дворянских и епископских могилах, бездарно промотано за десятую часть цены, и тут вдруг вспомнили о заколоченном колодце правды. Может, она поможет вернуть переплавленные и проданные в Америку оклады икон — в разрушенные храмы, рафаэлей и рубенсов — в Эрмитаж, выкачанную в Европу нефть — обратно в землю, а бессовестных россиян — в лоно, хоть православное, хоть католическое, хоть в иудейское, только бы в лоно. Ну как не пожелать успеха в таком предприятии? Конечно, желаем, и успеха, и творческих удач, и счастья в том, что заменяет личную жизнь.