Если это любовь
Шрифт:
– Как вам дом, Лиза? – спросила она с нотками дружелюбия в голосе.
– Красіво! Дуже! – искренно ответила Лизка. Справедливости ради, дача Горских была едва ли не больше того дома, где сама Лизка выросла. Да и наличие фортепиано впечатляло. Пожалуй, больше всего остального. – З таким домом ніяка квартіра не нужна! Можно жить, якщо ще огород є. Ви мені потім покажете ваші грядки?
Ответом ей послужили странный горловой звук, приоткрытый рот свекрови и голос Павла:
– Я обязательно покажу тебе клумбы,
Сообразив, что сказала что-то не то, Лизка, вздернув подбородок, чтобы никто ни за что не догадался, что она растеряна, направилась к креслу возле свекра.
– К слову, я таки не прочь заиметь пару грядок с огурцами, - подал голос Николай Васильевич, по всей видимости, обращаясь к супруге и не отрывая взгляда от шахматной доски. – А вы, Лиза, что-нибудь в них понимаете?
– Ну так, нємножко… - пролепетала Лиза.
– В мене більше мама… Я працюю на заводі.
– Мы помним, Лиза, что вы работаете на заводе. Уж который год в машинистках… - будто невзначай бросила Изольда Игнатьевна.
– Мама! – сердито сказал Павел.
– Неужели что-то изменилось? – удивленно спросила она.
– Не машинистка, а секретарь. И что плохого в этой профессии?
– Ничего, но за это время можно было уже окончить институт! – заявила Изольда Игнатьевна и демонстративно заиграла что-то пафосно-печальное.
– А я буду поступать! – трагично воскликнула Лизка, досадуя на себя, что когда-то не прислушалась к советам Катьки Писаренчихи. – Ми від вас повернемось, і в Вінницький пєдінститут піду. На заочне.
– Разумеется, пойдете, - улыбнулся Николай Васильевич. – К слову, Изольда Игнатьевна и сама получила свое верхнее образование, когда была уже глубоко-глубоко замужней женщиной. Павлом ее мама занималась тогда. А я только начинал преподавать. Забавные были времена.
Мелодия изменилась. Стала тихой и нежной, и где-то громко застрекотал сверчок.
– Да уж, - рассмеялся Павел, - бабушка все норовила меня откормить. Стыдила вас, что голодом меня морите, и прятала от меня книги, потому что я всегда читал во время еды.
– Разумеется, ты читал во время еды, Паш. Хорошо еще в шахматы во время еды не играл, на меня насмотревшись. Это был бы пассаж!
– А я на дах залізала і там читала до ночі, - попыталась поучаствовать в разговоре Лизка.
– Мамка кричить, шо треба корову забрать з вигону, а я читаю і мовчу, наче мене там і нема.
– И о чем же вы читали на своей крыше, позвольте поинтересоваться? – раздался голос Изольды Игнатьевны.
– Дітей капітана Гранта… Мадам Боварі… про Печоріна… Та все, шо в бібліотеці взять можна було.
– И что же вам понравилось больше всего… из того, что давали в библиотеке?
– Мама! – снова возмутился Павел.
– Вот именно потому, что я мама, я хочу узнать твою жену получше, Павлик, - было
– Собор Паризької Богоматері, - прошипела Лизка. – Я так плакала за Квазімодо, так жалко його було. Кому він такий здався!
– Интересные предпочтения у вас, Лиза. Незаурядные… - Изольда Игнатьевна оценивающим взглядом наградила невестку, потом долго разглядывала сына. – Так вы говорите, в институт собираетесь поступать. Почему вдруг решили стать педагогом?
– Да в нас просто ще або філіал київського політеху, або медицинський. В пєд мені поступить легше. Буду українську вчить.
– Аааа, - многозначительно протянула мама.
– Ну Лиза пока на моем будущем крестнике потренируется, - улыбнулся Павел, - потом своих заведем. Когда институт закончит – будет знать, как с детьми обходиться.
– Вы с этим делом не тяните, - вдруг подал голос отец, оторвав взгляд от шахматной доски. – Пашка, тридцать второй год тебе.
– Да мы и не тянем, да, Лиза?
Красная, как вареный рак, Лиза сосредоточенно изучала складки на платье.
– Нє, - ответила она, чуть покашляв. – Мамо, а шо ви таке сумне все граєте… Може… шось веселіше?
– Что, например?
– Мама… - устало выдохнул Павел.
Лизка почти уже рявкнула: «Мурку!» Но в последний момент одумалась. Она смотрела на Изольду Игнатьевну и пыталась успокоиться. И так ясно, что совсем не о такой невестке та мечтала для своего сына. А досталась такая, какая досталась. Никогда в жизни Лизка Довгорученко не чувствовала себя хуже других. В школе и училась хорошо, и активисткой была – кто б ее просто так отправил в заводской комитет комсомола работать? И плавала она лучше всех, и в кружке самодеятельности занималась, и даже с парашютом прыгнуть успела. И хлопцы за ней всегда самые лучшие бегали со всего района. Дома, в Сутисках, Лизка была и умной, и красивой, и веселой. И угораздило же влипнуть в Горского… Еще на свадьбе ясно стало, что Пашина семья ее вряд ли примет. Нет, они люди интеллигентные, скандала не учинили, но кислое выражение лица Изольды Игнатьевны Лизавету сразу заставило очнуться от своего всепоглощающего счастья. И тихо порадоваться, что живут они в разных городах.
Теперь же она лихорадочно соображала, что могла бы сыграть свекровь, но Николай Васильевич, с отрешенным видом передвигая по доске ферзя, промолвил человеческим голосом:
– Шопена лабай. Вальс маленькой собачки.
– Дорогой, - улыбка Изольды Игнатьевны подобрела, - исключительно для вас всех: невылупившиеся птенцы Мусоргского.
И ее пальцы быстро забегали по клавишам.
Ужин прошел не лучше. Лизка пару раз заикнулась о том, что, пока они в Одессе, надо обежать магазины и выбрать самый лучший подарок Сережке Писаренко, новорожденному наследнику ведущего инженера и бухгалтера-расчетчика сутисковского завода. Но особенной поддержки со стороны свекрови в этом вопросе не нашла. Впрочем, как и ожидалось.