Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер
Шрифт:
Их можно было принять за братьев несостоявшейся Бориной пассажирки: они тоже были высокими, черноволосыми и красивыми. Увидев девушку, все трое разом загалдели на каком-то странном грубоватом языке и замахали руками.
— Ну вот, — с досадой вздохнула незнакомка, — и мой «самоход» не удался… Эх, товарищ курсант, не спасли вы девушку. Стыдно.
И вот тут Борис сказал то, чего сам от себя не ожидал:
— Садитесь быстрей! Я спасу!
Уже пошедшая было к дороге молодая женщина остановилась, удивлённо обернулась и вдруг засмеялась:
— Ишь ты… Гусар какой… Была не была, да? Уважаю, молодец… Да только я уже не могу. Побег — это дело тайное, а когда внаглую, на глазах, — это уже бунт. На бунт я ещё не
Трое мужчин снова что-то закричали, и девушка ответила им на том же непонятном языке.
— Это… цыганский? — спросил Глинский.
Девушка кивнула:
— Знаешь или догадался?
Борис пожал плечами:
— Догадался… Я языки учу… А вы совсем не похожа на цыганку. И ваши… знакомые — тоже.
Незнакомка усмехнулась:
— Приятно встретить специалиста. По цыганам. И по языкам.
Она коротко махнула на прощание рукой и быстрым шагом направилась к громко гомонившей колоритной троице.
— А как вас зовут? — крикнул ей в спину Глинский.
— Виола, — ответила она не останавливаясь. И если женские спины могут что-то выражать, то спина Виолы явно выражала полное отсутствие интереса к тому, как зовут случайного собеседника. Но Глинский всё равно крикнул:
— А меня — Борис!
Она вновь махнула рукой в знак того, что услышала, и ускорила шаг, ни разу не оглянувшись. А Глинский долго смотрел вслед и ей, и всей этой странной и яркой компании. Он смотрел так долго, что едва не прозевал «уазик» комендантского патруля, подкравшийся сзади. Да, это уже было серьёзно: они наверняка узрели не только мятущегося в неположенном месте курсанта, но и номер его авто. Теперь, если захотят, могут найти. А пока пришлось Борису прыгать в свою машину и с визгом покрышек уходить на «запасной аэродром», то есть парковаться за квартал от ВИИЯ, выжидать там с четверть часа и только потом, озираясь на каждом шагу, словно диверсант во вражеском тылу, пробираться к институту… На вечернюю проверку — если б она в тот вечер проводилась — он опоздал минут на двадцать…
Борис потом ещё с месяц чуть ли не каждый день приезжал на то место, где увидел Виолу, — благо оно было рядом. Но ни она, ни её колоритные знакомые там больше не показывались. Видимо, в тот день они оказались там случайно… Кстати, вскоре и «самоходы» потеряли актуальность — как только Борис закончил второй и был переведен на третий курс.
5
На третьем курсе пошла уже совсем другая жизнь. Закончилось казарменное существование. Началась эпоха «Хилтона». Никто уже и не помнит, кто первым так назвал общежитие для курсантов с третьего по пятый курс. Но название прижилось настолько, что даже начальники уже только «Хилтоном» и называли это восьмиэтажное бледно-зелёное строение на углу Волочаевской и Танкового проезда — весьма, впрочем, далёкое от стандартов всемирно известной гостиничной сети.
«Хилтон», конечно же, был больше чем общагой, сами курсанты именовали его «духовной надстройкой виияковского бытия». Не сказать что в «Хилтоне» царили такие же свободные нравы, как в студенческих общежитиях, но всё-таки вольностей там допускалось значительно больше, чем в казарме. Все курсанты с третьего курса получали так называемый «вездеход» — пропуск, являющийся одновременно и увольнительной, и — могли свободно выходить в город. Москвичей на третьем курсе ещё заставляли ночевать в «Хилтоне», а начиная с четвёртого курса (из-за нехватки мест) им разрешали жить дома.
Ну а для иногородних виияковская общага становилась порой единственным московским домом. Ведь некоторые курсанты (или уже младшие лейтенанты) из-за длительных загранкомандировок учились и по шесть, и даже по семь лет, ну а по пять с половиной — чуть ли не каждый третий. (В 1976 году в ВИИЯ вообще открыли так называемые «курсы дураков»,
Так вот о «Хилтоне». Учитывая то, что зубрежки, конечно, на третьем курсе (не говоря уже о четвертом) было меньше и наряды на кухню тоже ушли в прошлое, свободного времени оставалось достаточно. Распоряжались им курсанты по-разному, и видел «Хилтон» всякое. Туда и девушек, переодетых курсантами, затаскивали, и к горлышкам всех калибров прикладывались, но, по крайней мере, в компании Глинского гитара под чай звучала всё же чаще, чем мат над бутылкой.
(Хотя был случай, когда «понюхавшие пороху» старшекурсники праздновали, не стесняясь, — было дело, к ним в «Хилтоне» присоединялись и такие же по боевому опыту молодые преподаватели, да и не только молодые… Это когда в 1980 году институт наградили орденом Боевого Красного Знамени. Ну как такой случай не отметить, ведь именно эти ребята «сделали» ВИИЯ Краснознамённым! Институт стал единственным вузом Советского Союза, награжденным боевым орденом в мирное для других соотечественников время. Правда, это произошло уже после Борисова выпуска.)
А при курсанте Глинском периодически случались прощания с погибшими товарищами по учёбе. Закрытые гробы со странными венками с иноземными лентами в такие дни выставлялись в фойе клуба, и все курсанты и преподаватели проходили мимо с фуражкой или шапкой в левой руке. Однажды Борис даже стоял в почётном карауле у такого гроба. Погибшего в Африке парня по фамилии Стокоз он лично не знал, но, глядя на его фотографию в курсантской форме, много о чём успел передумать…
Из языковой группы Глинского, правда, в командировки ещё пока никого не отправляли, но все уже знали — скоро. Правда, после одного неприятного случая чуть ли не половина группы едва не стала «невыездной» — по крайней мере на какое-то время. А дело вышло так: для оформления в командировку в социалистическую Эфиопию заехал в Москву уже выпустившийся «перс» Витя Луговой.
Витя-то начал службу в киргизском городке Майли-Сай в какой-то «жутко продвинутой» части, в которой служили сплошь офицеры. Кстати, в «Хилтоне» его те, кто помнил, встретили, как именинника. Потому что как раз накануне по Центральному телевидению показали документальный фильм о Майли-Сае, да ещё с участием Витиной жены — двадцатипятилетней главной архитекторши двадцатипятилетнего города. Боря Глинский, знавший предысторию Витиной женитьбы, особенно обрадовался его приезду. За разговорами засиделись под кофе с бальзамом далеко за полночь, тем более что разместили лейтенанта Лугового в соседнем с Борисом номере. Именно Луговой и занёс в «Хилтон» оригинальное развлечение — нечто среднее между медитацией и гаданием.
В тёмной комнате зажигали свечу и вызывали духов. Потом крутили блюдце и ловили от духов «откровения»: те вроде как сами направляли движение тарелочки по большому листу ватмана, расписанному разного рода пророчествами-прорицаниями. Кстати, на первом же сеансе выяснилось, что Виктор «на самом излёте в конце концов обретёт свою звезду», а у Глинского «вообще не будет предела возвышению». Борис тогда очень смеялся над предсказанием своей судьбы, и ему даже в голову не пришло отнестись к этой ерунде хоть на какую-то долю серьёзно. Ну дурилка обыкновенная, хотя и забавная. Игра, одним словом.