Если любишь
Шрифт:
До Тихона с матерью доходили иногда слухи, что Спиридон сделался шабашником, руководит «дикой» бригадой, зашибает бешеные деньги. Что он возглавил бригаду — это было в его практике, но чтобы стал хапугой — в это не верилось. Всю жизнь, считай, гордился своим бескорыстием — и вдруг такое… Да и переводы были маленькие, действительно лишь на прокормление. Они тоже не говорили о больших заработках.
Впрочем, ни Тихон, ни мать не задумывались особенно над слухами. Посылает отец немножко — хорошо. А не посылал бы — тоже бы прожили. Зимой в выходные дни после уроков Тихон подрабатывал
Не вернулся отец и на второй год, и на третий. Его уже и ждать перестали и вспоминали, пожалуй, лишь в дни, когда почтальонша приносила перевод.
— Бросил нас, видно, совсем, — иногда со вздохом говорила мать.
Не тяжесть, не сожаление, что отец не возвращается, слышались в ее вздохах, а скорее опасение, что он может все-таки вернуться. За эти годы мать заметно ожила. С лица ее исчезло выражение равнодушия, покорности судьбе. Она почувствовала себя хозяйкой в доме, старалась жить как все люди, начала даже интересоваться школьными делами сына. А летом, когда позволяло здоровье, работала на колхозном огороде (в молодости она была дояркой, но после перенесенного бруцеллеза на всю жизнь вынуждена была записаться в домохозяйки).
Тихону же слова «бросил нас отец» казались уже просто смешными. В год окончания десятилетки ему стукнуло двадцать. Возраст, когда не тревожит, что ты покинут родителями. Но отца ему было все-таки жаль. С годами он начинал яснее понимать, что погубила его путаная житейская философия, обоготворение своего мастерства. Тихон порой даже надеялся: поездив по свету, поработав в разных селах и городах, отец одумается, разберется в ошибках и, может быть, вернется домой совсем другим человеком.
Спиридон и впрямь вернулся. И действительно, он сильно изменился.
Однажды распахнулась дверь (случилось это, когда Тихон уже возвратился из армии и работал в колхозе трактористом), и на пороге появился сухощавый, подтянутый, тщательно выбритый мужчина в хорошем сером костюме, в светлой шляпе, с новеньким, посверкивающим никелевыми углами чемоданом в руке. Тихон с матерью в это время завтракали.
— Доброе утро!
Мать громко ахнула, выронила ложку. А Тихон застыл с раскрытым ртом. «Отец это или нет?» — пронеслось у него в голове.
— Доброе утро, жинка! Доброе утро, сынок!.. Вот и явился ваш пропащий отец и муж.
Спиридон легкой, не стариковской походкой подошел к столу, обнял заревевшую в голос жену, крепко стиснул растерявшегося сына.
— Не ждали? А я все эти годы только и думал, как возвернусь домой, — весело продолжал Спиридон.
«Хоть бы не врал», — неодобрительно подумал Тихон. (Потом он убедился: отец ничуть не врал и не мог врать).
— Не хмурься, сынок, правду истинную говорю… А ладный же ты детина стал! Слышал уже, трактористом все-таки работаешь, как пообещал наперекор отцу. Что ж, теперь из-за этого возмущаться не буду. — Отец рассмеялся, показывая стальные
Щелкнув крышкой чемодана, отец вытащил и протянул матери шерстяное песочного цвета платье, потом черные замшевые туфли на низком каблуке.
— Принимай, жинка.
— Ой, да куда уж мне!.. — еще пуще растерялась мать.
— Носи на здоровье! Смолоду из-за муженька своего не пофорсила, так хоть теперь походишь по-людски… Получай-ка и ты, сыпок. Налезет? Пятьдесят четвертый размер, учел, что ты прадедовского росту.
«Верно, видно, люди сказывали, хапал денежки», — обеспокоенно подумал Тихой. И с языка невольно сорвалось:
— Не надо мне никаких подарков!
— Вот тебе раз! — изумился отец. — Да разве от подарков отказываются? На то он и подарком называется.
Возмутись отец, Тихон непременно уперся бы и ни за что не взял костюм. Но Спиридон изумился весело, говорил шутливо, добродушно, и парень не устоял (хорош был костюм, да и не кто-нибудь посторонний дарил, а родной отец после долгой разлуки), принял подарок, поблагодарил неловко:
— Спасибо тогда.
— О-о, сынок, спасибо еще рано говорить! Я это свои долги возвращаю… А пока давайте завтракать вместе. У меня тут к чаю кое-что есть…
Отец достал из чемодана круг колбасы, коробку печенья, шоколадные конфеты. Мать засуетилась, заизвинялась:
— А мы-то, бессовестные, мы-то, бессовестные! Даже за стол не посадили… Чужих сразу садят, а тут… потеряли разум, прости уж, Спиридонушка.
Несмотря на все, что было пережито горького в прошлом, мать все-таки радовалась возвращению отца.
Тем более, что вернулся он, похоже, другим человеком. Уходил злой, опухший от пьянства, а теперь вот явился бодрый, веселый. Хорошо одет, подарки богатые привез. Значит, не пил, не кутил зря, о доме думал. Как тут было не обрадоваться?
— Нет уж, старенькая моя, прощения буду просить я, а не вы с Тишей… с Тихоном Спиридоновичем. Так уж, поди, люди-то величают, а?
— Зовут и так. — Тихон зарделся, но не оттого, что отец назвал его по имени-отчеству, а потому, что вспомнил, как его звали Тихоном, а отца — Спирей.
Мать стала подмигивать сыну. «Закуска-то, мол, на столе, а главного нет»… Ради встречи, конечно, надо сбегать в магазин, принести бутылочку. Тихон пошел к двери. Отец схватил его за рукав.
— Э-э, не выдумывайте! Спиртного я теперь в рот не беру. За все эти годы и стопочки не пригубил. Потому и с собой не привез, даже для семейной встречи. Садись давай, сынок, садись на место. Вижу, и ты не пьешь, раз этой пакости дома не держишь. Шампанское вон у меня в котомочке.
Отец выглянул за дверь, порылся в пыльном рюкзаке. Тихон приметил: там, кроме бутылки шампанского, завернутой в старый костюм (видно, отец дорогой ехал в нем, а потом переоделся где-то перед тем, как показаться в деревне), ничего больше не было.