Если он поддастся
Шрифт:
– Я сам займусь слежкой, – сказал граф, немного помолчав.
– И оставишь тылы незащищенными?
– Олимпия, там не место для женщин. Тебе даже знать ни к чему, что такие места существуют. Вас, женщин, нужно ограждать от этого, ведь это…
Олимпия прижала палец к его губам.
– Мне известно, что такое грязь, Брент. Не забывай, кто я такая и на что способна. Даже если мне очень захочется остаться в неведении, я не смогу этого сделать, потому что на каждом шагу натыкаюсь на мужские безобразия. Что бы я ни узнала об этом заведении, это будет ничто по сравнению с тем,
– Но ты не зайдешь внутрь и ни до чего не дотронешься, – заявил Брент, думая о том, сколько ужасов она смогла «увидеть» с помощью своего дара. – Ты согласна?
Эти его слова походили на приказ, а на приказы Олимпия обычно ощетинивалась, после чего давала отпор. Но на сей раз все было по-другому. Ей вдруг захотелось улыбнуться Бренту, потому что он сейчас подтвердил, что верил в ее дар. Очевидно, он всегда догадывался о ее способностях, но не стал расспрашивать о том, что она увидела, прислонившись к стене в тот день в Филдгейте. И вообще он никогда не заговаривал о ее «видениях».
Олимпия коснулась губами его губ и шепнула:
– Я согласна.
Даже такое легкое прикосновение к его губам вызвало у Брента ответную реакцию, причем возбуждение было настолько сильным, что он чуть не застонал. И он перестал обращать внимание на внутренний голос, призывавший его встать и уйти. Снова заключив Олимпию в объятия, он поцеловал ее, даже не пытаясь скрыть желание, овладевшее им, когда она ответила на поцелуй.
Когда же Олимпия кончиком языка провела по его языку, он совсем перестал сдерживаться и принялся страстно ласкать ее, наслаждаясь тем, как она трепетала от его прикосновений. Чуть наклонившись, он поцеловал ее в шею, и она запрокинула голову, чтобы ему было удобнее. То, как Олимпия отвечала на его ласки, отзывалось в груди Брента сладостной болью. Он снова поцеловал ее в губы, его рука легла ей на грудь, и в тот же миг ему ужасно захотелось прижаться к ее груди губами.
Ощущения переполняли Олимпию, для нее это было даже слишком. Она то и дело вздрагивала и трепетала под ласками Брента, как молодое деревце под порывами сильного ветра. Ей нравилось то, что она контролировала себя, и нравилось то, как он постепенно лишал ее этого контроля. Ах, все было чудесно – и одновременно страшно. В какой-то момент страх победил, и Олимпия, приложив ладони к груди Брента, осторожно оттолкнула его. В первое мгновение его объятия стали еще крепче, но прежде чем она успела испугаться по-настоящему, он отодвинулся.
– Ты давно не целовалась? – спросил Брент, борясь с желанием сделать так, чтобы она захотела его так же сильно, как он ее.
– У меня был всего лишь один мужчина. – Олимпия пыталась восстановить дыхание. – Мне тогда было тринадцать, а этот мужчина был моим мужем. Но потом… Вскоре он умер.
Какое-то время Брент молчал, ошеломленный ее словами. То, что она сказала сейчас, никак, ну совсем никак не походило на выдумку. Пока он думал, как правильно задать вопрос, послышались шаги возвращавшихся мальчишек. Брент отсел от баронессы и стал наблюдать, как она поспешно
– Мы пришли пожелать доброй ночи, миледи, – объявил Эйбел, решительно зашедший в комнату; четверо остальных следовали за ним по пятам.
И каждый из мальчиков внимательно посмотрел на Брента, и тот улыбался в ответ; он не собирался винить себя за то, что сейчас случилось между ним и Олимпией. Ведь он же не получил от нее ничего такого, чего бы она добровольно не отдала ему, не так ли? И он остановился в тот самый момент, когда Олимпия дала ему понять, что достаточно. Короткий взгляд на нее, окруженную детьми, подсказал ему, что она уже полностью овладела собой, и он даже почувствовал себя немного обиженным из-за того, что баронесса так быстро забыла о страсти, только что соединявшей их. Потом Брент обратил внимание на ее руки, которые она сцепила на коленях крепче, чем обычно. Не такая уж она была спокойная, хотя и пыталась казаться таковой.
– Вы все остаетесь здесь? – спросила Олимпия у мальчиков.
– Том вернется в соседний дом вместе с его светлостью.
А «его светлость» пока был не готов ретироваться, но Брент молчал об этом. Так, наверное, было лучше. Олимпия открыла ему тайну своего прошлого, и он хотел побыстрее понять, чем это для него может обернуться. При этом он чувствовал, что уже не сможет от нее отказаться. От такой страсти, которую она выказала, целуясь с ним, мужчина никогда не откажется, если только он не последний дурак.
– Разве нам не нужно обсудить, как мы будем следить за Доббин-Хаусом? – спросила Олимпия, повернувшись к графу.
Бренту совершенно не хотелось, чтобы она крутилась возле этого ужасного заведения, но все ее возражения, безусловно, имели смысл. Привлекать мальчиков к этому делу не следовало, у него не было под рукой никого, кто бы мог зайти в дом под видом клиента.
– Отправимся туда завтра вечером. А перед этим мы с парнями внимательно осмотримся на местности. Нам нужно узнать все об округе, прежде чем мы приступим к делу. И главное – определить пути отступления.
– Толково, – кивнула Олимпия. – А я пока приготовлю свой план.
Вскоре Брент и Томас отправились к себе. По пути же граф думал о том, какой еще план требовался Олимпии. И почему-то он решил, что она его очень удивит.
– Вам нравится этот человек? – поинтересовался Эйбел, когда Олимпия повела мальчиков наверх, в спальни, приготовленные для них.
– Нравится, – сказала она. – Почему ты спрашиваешь?
– У него дурная слава, вы же знаете. Я слышал, что о нем плохо говорят.
– Боюсь, что большинство из этих слухов распространяет его мать.
– Его собственная мать говорит о нем такие вещи? И вы думаете, что все это неправда?
– Уверена. Она делает все от нее зависящее, чтобы графа не пускали ни в один приличный дом. И она пытается надавить на него, чтобы он отказался от поисков доказательств ее преступлений.
– Это та самая женщина, что крадет детей, да? – спросил Джайлз, заглядывая в спальню, которую всегда делил с Дэвидом, когда они ночевали в Уоррене.