Если покинешь меня
Шрифт:
— Жаннет, моя невеста, — сказал Бернат с оттенком гордости, и глаза его потеплели. — Она на Ривьере, недалеко от Канн. У ее родителей там вилла.
Море. У Гонзика загорелись глаза.
Покуривая, он искоса рассматривал соседа, его белые руки, превосходную кожаную куртку. Уравновешенность инженера, его самоуверенность очень нравились Гонзику, и зависть острым коготочком начала царапать его сердце. Да и как не позавидуешь: хорошая работа, симпатичная девушка, вилла у моря, безоблачная будущность, а ведь Бернат тоже один из эмигрантов!
Они снова поехали. Шелест шин становился стремительнее и наконец слился в свистящий гул. Гонзик безотрывно смотрел
Ансбах. «Тудор» остановился. Инженер ушел, забрав у Гонзика паспорт. Ключ Бернат оставил в машине. Гонзику было лестно такое доверие. Ведь теперь достаточно было бы только пересесть налево. Хозяин не может ведь знать, что Гонзик наверняка напоролся бы на первую же тумбу… Гонзик вышел из машины размять одеревеневшие ноги. Мимо проехал открытый «джип», в нем — три американские пилотки. Рядом с шофером — развевающиеся на ветру девичьи кудри. Гонзик ахнул: Ганка! Она обернулась к заднему сиденью и, весело смеясь, хлопнула по руке одного солдата. Ветер буйно трепал ее гриву, и в этот момент Ганка увидела Гонзика. Улыбка, игравшая на ее лице, от неожиданной встречи застыла, как приклеенная, но «джип» умчался, и Гонзик не видел больше лица Ганки. Он долго не мог прийти в себя. Нет, он не ошибался, это была Ганка. И она его узнала! Так-то вот. Гонзик вспомнил, что возле ветрового стекла «джипа» поблескивал хромированный прут антенны! Это была машина военной разведки. А он еще думал, что первой сделает карьеру Ирена. Перед его глазами возникла такая картина: немигающие глаза Ганки вперились в огоньки рождественских свечей на елке… Будет ли Ганка плакать и в следующий сочельник?
Инженер вернулся в хорошем настроении. Рядом с ним шагал огромный угловатый детина с остриженной на прусский манер маленькой головой.
— Мой друг повесил мне на шею еще двух строителей. Я теперь совсем как агент по найму.
Они подъехали к широким окнам кафе. Немец вывел оттуда двоих.
— Вам будет веселей, по крайней мере, — улыбнулся Бернат Гонзику.
Запах пропотевших, давно не стиранных рубах, табачного дыма и кислого вина. Гонзик сразу узнал обитателей эмигрантского лагеря. Их вид и поведение были типичны для видавших виды «тертых» молодых людей, не имеющих никаких иллюзий и живущих сегодняшним днем.
— Откуда топаешь, сержант? — осведомились они у Гонзика.
Казалось, что меньшему ростом и старшему из них по возрасту, с короткой золотушной шеей и жесткой гривой над низким лбом, было трудно говорить по-чешски: он коверкал слова, запинаясь, будто челюсти ему сводила судорога. Его друг выглядел как изголодавшийся студент: длинное желтое лицо, волосы, расчесанные на пробор.
— My name is Charles[144], но ты зови меня «Жаждущий Билл», — сказал «студент» неожиданно тонким голосом. — А он — Хомбре. — Чарльз указал на своего коренастого приятеля. — Ну и задница у него, будто у роженицы, — добавил «студент», когда он и Хомбре зажали между собой тощую фигуру Гонзика.
Знакомство состоялось быстро. Парни полтора года назад прошли через лагерь Валка, попробовали потом и другие лагеря, побывали и в трудовом и в караульном отделении в Кайзерслаутерн. Почему оттуда ушли?
— Сам посуди, девять часов в день надрываешься за несчастные восемьдесят марок в месяц. Мы
Гонзик был рад, что «тудор» наконец остановился перед разбитым вокзалом: его ногу свела судорога. Немец, сидевший на переднем сиденье, отдал инженеру какие-то документы, сухо с ним распрощался и сел за руль. Сизый дымок быстро растаял в воздухе: машина скрылась из виду.
Послеполуденное солнце жгло прямыми лучами, с недалекой громады руин ветер время от времени поднимал белесое облако известковой пыли и гнал ее прямо на путешественников. Гонзик прикрывал глаза и сплевывал, но песок все равно хрустел у него на зубах. Инженер вернулся от кассы с билетами.
— Есть хотите? — вдруг вспомнил он.
— Закинул бы удочку, да нету грузила. — Чарльз вывернул напоказ карманы.
Гонзик, сам не зная почему, в эту минуту застыдился перед своим новым другом в кожаной куртке.
Инженер молча купил в киоске бутерброды, прокисший овощной салат и два пакетика печенья. Гонзик выловил из кармана мелочь. Бернат махнул рукой, а попутчики посмотрели на Гонзика так, будто сомневались, в порядке ли у него мозги. У студентика от усердия двигались просвечивающие восковые уши. При этом он нахально глазел на молодую красивую крестьянку, сидевшую рядом на скамейке и кормившую грудью ребенка. Когда доели, Хомбре громко рыгнул. Гонзик, чтобы скрыть смущение, торопливо заговорил о чем-то с инженером, но не расслышал ответа. Юноша украдкой сжал в кармане кулак и прикрыл глаза: «Я постараюсь не уподобляться этим двум… постараюсь и докажу!»
Скорый поезд шумно подошел к вокзалу. Вслед за ним примчалась туча пыли и заволокла все вокруг. Пассажиры брали поезд штурмом. Локтями и пинками Чарльз и Хомбре отвоевали для своей группы сидячие места.
Перестук колес, послеполуденная жара, усталость, беспокойные думы о Катке, Вацлаве, Франце Губере, мысли о неведомом будущем — все это глубоко тревожило душу Гонзика. Он завидовал тем двоим напротив. Билл-Чарльз, откинув голову назад и открыв рот, тихо храпел, у наклонившего голову и также спавшего Хомбре изо рта вытекала тонкая струйка слюны. Оба молодых человека ничуть не тревожились за свою дальнейшую судьбу.
Гонзик решил, что, как только приедет на место, он напишет Катке большое письмо, будет искать для нее место. Ох, если бы она приехала во Францию! Гонзик даже в мыслях не может представить себе, как бы он ждал ее! И вот они оба на чужбине, предоставлены самим себе. Он на руках носил бы ее.
Пограничный городок Кел. Поезд тихо прогрохотал по мосту через Рейн и въехал на территорию Франции; фонари далеких улиц трепетным удлиненным пунктиром отражались в черной как сажа водной глади; буксирный пароход, надрываясь, тянул на стальных тросах две груженые баржи. Хвост искр, вылетая из трубы, бросал на ободранные бока парохода розовый отсвет.
Гонзик забился в уголок купе у окна и от волнения кусал ногти. Неуверенным взглядом он искал сочувствия у проснувшихся товарищей, их тоже взволновал переезд через границу. Лицо флегматичного Хомбре застыло от напряжения, а бледный Билл сидел, вытянув тонкую шею из грязного воротничка. Их сопровождающий, стоя в коридоре, довольно бегло и свободно разговаривал с кем-то по-французски. Таможенный чиновник в фуражке иной формы, чем у немецких пограничников, только мельком взглянул в купе и тут же отвернулся. Из-за его плеча возбужденно улыбалось лицо инженера. Гонзик глубоко вздохнул. Германия — проклинаемая, негостеприимный приют — после восьми долгих месяцев осталась позади.